Железо рождает силу. Сила рождает волю. Воля рождает веру. Вера рождает честь. Честь рождает железо.(c)
Задушевные разговоры, странная дружба народов и бравые хитлумские ребята. Все как мы любим, в общем.
- Эх, жаль я вся поломанная... - тихо сказала Айолли и погладила хитлумца по голове.
Самой ей спать пока не хотелось. Она провалялась до полудня и до вечера бездельничала, так что усталости взяться было просто неоткуда. Но это и к лучшему, ведь тогда ее не будут мучить кошмары, а она не будет мучить Сильвирина. Поэтому девушка сперва просто лежала, нюхая ночные запахи и слушая ночные звуки, а потом, где-то к полуночи, сама провалилась в сон. Глубокий и без сновидений.
- Доброе утро. Извини, я вырубился вчера совсем, ничего не слышал. Ты нормально спала?
Она осторожно села и взяла чашку с квениласом.
- А ты отдохнул?
Северянка и правда не засиживалась. Споро выпив травяной настой, она собрала свои нехитрые пожитки и была готова.
- Какие тут травы интересные, - заметила она, глядя на остатки квениласа. - Дома совсем другие.
Он взял у Айолли мешок и легко закинул себе на плечо, а затем достал из поясной сумки всю ту же черную полоску ткани.
- Ты извини, но глаза мне тебе надо завязать.
Айолли кивнула и закрыла глаза, чтобы тряпица ей не мешала, и это сделало ее какой-то совсем беззащитной. Однако она старалась не подавать виду и не думать о том, что дорога обратно будет ничем не лучше дороги сюда.
Наконец они вернулись в крепость, и Сильвирин снял с девушки повязку. Гонхель, Алагос и Айглен отсутствовали - должно быть, как обычно ушил на разведку, что после недавней дерзкой, если не сказать, безумной, вылазки было особенно важно. Рандир все еще не вставал с соломенного матраса, но и помирать совсем не собирался, а Мардил с перевязанной рукой сидел у очага и о чем-то разговаривал с Фаэлосом. Иримэ устроилась поодаль и монотонными, размеренными движениями точила меч, взятый совсем недавно (или три года назад?) у убитого воина Твердыни. Она выглядела очень уставшей, словно пострела на несколько лет. И без того очень светлая кожа казалась совсем бледной, а под глазами залегли тени. Кажется, из них двоих только Айолли сегодня не снились сны.
При появлении северянки и Сильвирина Рандир привстал, опираясь на локоть, и отпустил очередную шутку про "двух голубков", а Фаэлос встал им навстречу и поинтересовался, все ли в порядке. на что Сильвирин коротко кивнул.
- Да, я перевязал ее, и ей уже лучше.
Эльф только хмыкнул, видимо, имея в виду, что до "лучше" еще очень далеко, но ничего не сказал.
Иримэ тоже отложила уже отлично наточенный меч и подошла к ним. Она улыбалась, и если бы не вид ее лица, никто не смог бы догадаться, чего ей эта улыбка стоила.
- Я смотрю, вы не торопились, - сказала она.
В крепости встретили их хорошо, вот только Иримэ выглядела не очень, если не сказать больше.
- Ну-у, да, - ответила на улыбку девушка.
Она жалела, что не может говорить мысленно, а то бы снова предложила помощь. Хотя Иримэ все равно бы отказалась.
Сильвирин ускользнул куда-то в сторону и быстро метнулся к своим вещам. Он кое-что искал в своем мешке, правда медленно и словно бы неуверенно.
Она подошла к Иримэ и тиходобавила.
- Может быть, мне все-таки попробовать помочь тебе?
- Не надо, со мной ничего страшного не случилось. Сон - это ерунда.
Ей очень хотелось переменить тему, поскольку лгать, что все в прядке, когда так участливо предлагают помощь, было трудно. Сегодняшним сном ее собственное искалеченное сознание словно бы хотело отыграться за то, что так надолго оставило ее в покое. Сегодня ей снился морок из тех, что насылал не Сумрачный, а сам Моргот. Это было не так мерзко, она не чувствовала себя так, словно тонула в отвратительном озере ядовитой, черной гадости - Лумрен был весьма изобретателен, но ощущения в конце всегда оставались одними и теми же - но сопротивление, пусть даже только во сне, вытянуло все силы без остатка, так что наутро даже пошевелиться было тяжело.
Но тут она как раз заметила, что младший из хитлумцев что-то достал из своего мешка и, держа в руках небольшой предмет, поглядывает в ее сторону, будто не решаясь подойти.
- Сильвирин, ты чего-то хотел? - спросила Иримэ.
Адан подошел, держа в руках две перевязанные бечевкой дощечки, между которыми лежала сложенная в несколько раз бумага.
- Да, кано. Я хотел тебе отдать... - он потянул нолдэ ту самую карту и быстро пояснил. - Я нашел ее на развалинах Старой Кре... то есть Эйтель Сирион, лазил туда года три назад. Наверное, мне не стоило брать, но как-то руки сами потянулись. Это карта, но она порвана, и вряд ли имеет ценность, вот я и взял.
Лалвендэ взяла дощечки, но завязанную узлом бечевку развязывать не спешила.
- И почему ты решил отдать ее мне? - мягко спросила она.
- Она... немного необычная, как мне показалось. И я подумал, что это все неслучайно, - Сильвирин понимал, что его сова звучат донельзя глупо, и уставился в пол. - К тому же, я нашел ее в главной цитадели, и вот я подумал, что она могла принадлежать тебе или кому-то, кого ты знала, кано.
Иримэ, не торопясь, распустила узел и, убрав дощечки развернула старую карту Дортониона - точнее, ее западную треть.
- Ты оказался прав, Сильвирин, - ответила она, разглаживая бумагу у себя на коленях, и все так же мягко улыбнулась ему, только взгляд у нолдэ стал каким-то странным, будто она смотрела куда-то сквозь хитлумца. - Я действительно помню эту карту и благодарю тебя за то, что ты мне ее принес, - после этого она жестом отпустила Сильвирина, и тот, видимо, после первых слов начавший надеяться, что ему расскажут что-то интересное, коротко кивнул и испарился куда-о из крепости. Должно быть, к ручью.
- Почему она такая...странная? - Айолли не сразу подобрала подходящее слово, чтобы описать свои ощущения.
Крепость стала серой. Конечно, стены и раньше потеряли белый цвет от черного дыма и копоти, но заметно это стало только сейчас. Стены как будто стали ниже и казалось, если бы они могли прогнуться под непосильным грузом, они бы это сделали. Из крепости словно вынули душу, и теперь она, растерянная и покинутая, не знала, что делать дальше, хотя все ее обитатели и защитники были на своих местах, сохраняя видимость порядка и даже боевого духа. Все, кроме одного.
Она мерила шагами просторный кабинет, какой-то частью сознания отмечая, что теперь почему-то даже подражает манере брата держать руку у пояса и в задумчивости постукивать пальцами по серебряным накладкам на перевязи.
Адъютант застыл в углу кабинета и неотрывно смотрел на нее светлыми, расширенными от ужаса и отчаяния глазами, следя за ее перемещениями. Она понимала, что если не займет молодого нолдо каким-нибудь делом, тот простоит здесь еще неизвестно сколько, словно приросший к полу истукан.
- Карту перерисуй, - бросила она через плечо, нарезая очередной круг от окна до двери.
Нолдо медленно подошел к столу и поднял брошенное на него перо, под которым растеклась чернильная клякса. Но чистую бумагу он не взял, а вместо того протянул ей этот самый обрывок.
- А эту.. куда?
Иримэ хотела объяснить ему в столь любимых эдайн выражениях, куда именно ее засунуть, но сдержалась. Если она сейчас позволит себе беситься, то разнесет кабинет ко всем раугам, а юноша будет выискивать выбитые зубы среди обломков мебели, а он-то здесь ни при чем. Она вообще не имела сейчас права ни на что, кроме ледяного спокойствия, иначе - все. Конец. Действительно конец. Но неужели во всей Барад Эйтель король не сумел найти себе кого-нибудь поумнее, кто мог бы сам разобраться, куда деть бесполезный обрывок карты? Впрочем, нолдо просто растерялся. У него такое право есть, вот он им и пользуется.
- Убери куда-нибудь, - ровным тоном отозвалась Лалвендэ, сама не зная, почему не сказала выкинуть.
Молодой нолдо положил перо обратно и так же медленно, словно во сне, понес обрывок куда-то из кабинета.
- Понимаешь, вещи хранят память о тех, кто их создал, - наконец заговорила Иримэ. - Нет, в них нет настоящей жизни, но какая-то часть души хозяина или создателя отпечатывается в них и остается навсегда. Иногда по ним можно понять, что тот думал и чувствовал. А эльда, который оставил эти надписи на карте... - она помолчала еще немного, подбирая слова, - потерял все то, что создавал долгие годы, на что потребовались огромные усилия ума и воли, немало отваги и много жертв. Можно сказать, мир для него рухнул, оставив последнюю, невероятную надежду все вернуть. И прикасаясь к карте, ты чувствуешь отголоски его мыслей, поэтому она такая странная.
Хуже, чем в бесконечных -финах, Айолли разбиралась только в самих этих тарабарских языках, один из которых зачем-то нужно было учить, а из второго - запомнить имена самых известных белых демонов. Поэтому она зачастую путалась и могла назвать одного фина другим, а то и вовсе искаверкать то или иное слово до полной неузнаваемости.
Хитлумцы разглядывали их и явно сожалели, что не узнают больше ничего про короля и карту. Зато могут посудачить про ее безграмотность.
Айолли вспомнила, какая это была печаль и едва заметно улыбнулась. Тогда она переживала из-за такой ерунды...
- Слушай, а чем ты таким в Ангбанде занималась-то? - вдруг подал голос Рандир, для такого случая даже привстав со своего места.
А Рандир, конечно, задал самый подходящий вопрос... Представив, как хитлумцы отнесутся к подробностям ее жизни в Твердыне, северянка слегка содрогнулась.
- Хм... Это важно?
Хитлумец, кажется, от такого ответа еще больше загорелся любопытством.
- Ну интересно же, - сказал он и, поняв, что северянка, возможно, боится, добавил: - А что такого-то? Что было, то прошло, отчего бы не рассказать?