Текст на флешмоб №4

Для Анкорина
Задание: Сильмариллион, "Помогите, еще не поздно, никогда ты такой морозной и чужою, ночь, не была"

Эта цитата настолько прочно ассоциируется у меня со Льдами, что ничего другого просто не придумывалось. Но я попыталась сделать это хотя бы не совсем банально.

Как мы дошли.

Каждый шаг — это падение, которому ты не даешь завершиться. Просто каким-то чудом успеваешь упереться ногой и удержать равновесие, чтобы затем упасть снова и снова. И так до бесконечности, пока силы совсем не иссякнут. Но даже тогда ты продолжаешь падать и падать, потому что стоит остановить движение — и уже не поднимешься…

А теперь он спрашивает. Не сразу решился на подобный вопрос, долгое время молчал, только со стыдом отворачивался. Финдэкано знал, что рано или поздно придется рассказать, и поначалу желал этого. Бросить двоюродному брату и некогда другу в лицо обвинения, колкие и жесткие, как ледяная крошка. Чтобы понял и прочувствовал, какова цена предательства.

— Как вы дошли?

(764 слова)

Да, он спрашивает, самое время спросить. Майтимо приподнимается на подушках, но смотрит куда-то сквозь Финдэкано, не фокусируя взгляд на его лице.

— Треть не дошла.

Наверное, рассказ стоило начинать не с этого факта, но слова срываются с языка сами, минуя разум.

После каждого ночлега кто-нибудь не просыпался. У холода были свои резоны выбирать, и предугадать не получалось. Иной раз сильно обмороженные оправлялись и шли дальше, а казавшиеся здоровыми и крепкими — погибали. После каждой ночевки Финдэкано проверял, живы ли родные. Артаресто он однажды так спас, чудом успев разбудить и отогреть…

— Мы думали, вы просто вернетесь назад, никому и на ум не пришел Хэлкараксэ. Мы считали…

— Что он непроходим, — Финдэкано кивает. — Иногда мне тоже так казалось.

Время шло, Льды не заканчивались. Путь мимо гигантских торосов, больше напоминающих горы, в обход широких трещин и бесконечных полей битого льда, был извилистым и казался вечностью. На картах пролив не был очень широк, но прямого пути по нему не было. Иногда Финдэкано казалось, что они совсем потерялись и ходят по кругу, или что дороги до берегов Эндорэ просто не существует, и нолдор рано или поздно все до единого сгинут среди белой беспощадной пустоты. Отец твердил, что путь есть, и каждый раз находил слова, чтобы убедить в этом народ. Но Финдэкано не очень-то верил — просто не умел отчаиваться.

— Но в Арамане не построишь новые корабли, да мы и не умели.

— Так почему не вернулись назад?

Майтимо уже не смотрит куда-то сквозь собеседника, а опускает голову и изучает складки одеяла, затем переключается на замотанную бинтами культю вместо правой руки.

— Потому что мы не трусы, Майтимо.

Финдэкано говорит это куда более резко, чем собирался. И закипающее в нем раздражение грозит перерасти в настоящий гнев.

— Потому что мой отец дал слово, а решение идти в Эндорэ принял не только он, но и мы все. Потому что у нас не меньше причин для мести Моринготто, чем у вас. Достаточно объяснений?

Он, отец и тетка грели руки над одной маленькой плошкой горящего тюленьего жира. Так было часто, это стало почти традицией.
— Финьо, не торопись, — отец в очередной раз останавливал его от попытки встать и выйти. — Ты сегодня греешься, а дорогу разведаю я.
— Я в порядке, — он упрямо помотал головой.
Отец вместо ответа поймал его за запястье, вытянул руку к свету.
— Иначе можешь выбросить свою арфу, потому что пальцы ты отморозишь.

Кто же мог предположить, как пригодятся потом арфа и целые пальцы?

— Я не жег корабли, но и не остановил это, — глухо произносит Майтимо. — Я виноват не меньше прочих. Но сейчас я хочу знать, что натворил.

Его не было рядом, когда Эленвэ и Идриль соскользнули в трещину и ушли под лед. Только прибежал на крики, но помогать было уже поздно. Эленвэ сумела вытолкнуть дочь наверх, и это стоило ей жизни. Он только успел силой оттащить Турукано прочь, чтобы тот не бросился за супругой.

— Мы просто шли… долго.

Рассказ получается скомканным, обрывается, даже не начавшись.

— Искали дорогу, добывали пропитание и воду.

Майтимо смотрит на него удивленно.

— Но ведь кругом был лед…

— Есть лед нельзя, а топить его трудно, да и талая вода плохо утоляет жажду. Еще было холодно, но к холоду привыкаешь.

Он умолкает, подбирая слова, только слов отчаянно не хватает. Да и хватит ли их когда-нибудь?

В тот раз он пошел искать потерявшихся в метели эльдар и сам заблудился. Шел и шел, пытаясь определить направление, но бешеная белая круговерть стирала следы и скрывала звезды. Каждый шаг — падение, которому не даешь завершиться. Он падал и падал, шаг за шагом. Кутался в плащ, дышал через плотный шарф, намотанный на лицо, но ничего из этого не помогало. Финдэкано не знал, сколько прошло часов или дней прежде, чем падение все-таки завершилось. Снежное поле качнулось вперед и вверх, метель приняла его в свои объятия. Сначала был обжигающий холод, а затем — мягкое тепло, словно он лежал на пуховой перине и пил парное молоко. И засыпал…
Тогда его спасли Айканаро и Ангарато, но ему рассказали это позже.

— Мы долго шли, а кругом были только лед, вода и звезды, — Финдэкано неловко отмахивается. — Это все, что тебе стоит знать.

запись создана: 23.04.2019 в 19:02

@темы: флешмоб, творчество, толкин, фанфики

---

Очередной напоминания пост

Меня пожрал реал, и я не успеваю читать всю ленту и отвечать везде, где надо ответить.
Про большую часть долгов я помню.
Но на всякий случай, если я должна была вам что-то написать или ответить, но продолбалась - напомните мне об этом здесь, пожалуйста. Если вы считаете, что я пропустила что-то важное, что мне стоило прочитать, - тоже.

запись создана: 20.04.2019 в 12:17

@темы: дыбр

---

ТГ, текст, рейтинг

Второй текст. Вообще их было три, но третьему нет места в этой днявке.
Крипотень криповая. Неожиданно нахваленная читателями так, что моему радостному изумлению не было предела. В принципе этим текстом я и сама довольна.

Название: Бабушкин сад
Размер: мини, 1998 слов
Пейринг/Персонажи: ОЖП люды
Категория: джен
Жанр: драма, повседневность
Рейтинг: R
Краткое содержание: молодая люда приезжает к своей родственнице Белой Даме

Отрада пробиралась по лесу уже добрые пару часов. Полузаросшая, едва заметная тропинка петляла и изгибалась, и порой девушка задавалась вопросом: а не по звериной ли тропке она идёт, сбившись с правильного пути. Сначала она пользовалась обычным человским навигатором, но час назад он перестал работать, и Отрада начала беспокоиться.
Как и всякая люда, она прекрасно ориентировалась на местности, но всю свою жизнь прожила в Москве и окрестностях, где дикой чащи не найдешь. Но здесь, под Брянском, всё было иначе. Отрада не знала, какое чувство преобладало в ней за время этого путешествия: стыд или досада. Как же так? Она, ещё юная, но талантливая дочь Зелёного Дома, блуждает по лесу! И зачем она вообще позволила своей родне отправить себя в эту глушь?
Прапрабабушка Живица стала Белой Дамой задолго до того, как мать Отрады появилась на свет. А может, и бабка Отрады тогда ещё лежала в пелёнках. Кажется, Живица обитала здесь всегда. Но сегодня ей исполнилось двести двадцать лет, и она, должно быть, уже совсем плоха. Потому мать отправила Отраду к ней — чтобы почтенная прародительница семейства успела увидеть праправнучку.
Проделать долгий и утомительный путь, чтобы навестить совершенно незнакомую старуху, — кому может понравиться такая идея? Уж точно не Отраде, которая заканчивала старшие классы школы и скоро должна была стать полноценной феей. Ей прочили в будущем ранг как минимум фаты, а сейчас её жизнь состояла из интересной учёбы и захватывающих тусовок с многочисленными подругами и не менее многочисленными поклонниками. Отрада чувствовала себя королевой своей жизни — и вот её отправляют невесть куда. Яснорада и Любогляда ждали её на очередную прогулку, намекая, что запаслись выпивкой и даже кое-чем поинтереснее, а она обречена провести ближайшее время в компании старой карги.
С этими невесёлыми мыслями Отрада вышла на чуть более хоженую тропинку и вскоре оказалась перед тем, что могло быть только обиталищем Живицы, и ничем больше.
Перед ней стояла живая изгородь — но отнюдь не подстриженные кусты. Могучие деревья выросли так плотно друг к другу, что между ними едва ли можно было протиснуться. Ветви переплелись и срослись друг с другом, и всё это густо оплели хмель и плющ. И ползучие растения были особенно необычными. Длинные усики торчали во все стороны, покачиваясь безо всякого ветра. Более того, когда Отрада приблизилась, они потянулись к ней, шаря в воздухе, словно пальцы слепого. Люда сделала пару шагов назад и благоразумно решила не лезть через деревья, а пойти в обход.
Ещё через некоторое время обнаружилась сплетённая из живых ветвей и всё того же хмеля калитка. Которая перед ней распахнулась сама по себе, открывая взору обширный сад и маленькую избушку, на крыше которой поселились тоненькие деревца. Только курьих ножек, как в человских сказках, не хватало.
— Ты заходи милая, не стой на пороге.
Голос у Живицы был надтреснутый и скрипучий, такой, от которого по спине пробегает неприятный холодок. Сама Белая Дама обнаружилась на крыльце, слишком широком для такого скромного жилища. Отраде стало ещё больше не по себе, ноги словно одеревенели, а домой захотелось намного сильнее. Тем не менее она выдавила из себя вежливую улыбку.
— Здравствуй, бабушка. Меня зовут Отрада, и я приехала...
— Знаю я, милая, знаю, — проскрипела старуха. — Ты иди сюда, дай рассмотрю тебя.
Отрада медленно пошла по узкой дорожке через сад. Который также шевелился и жил своей жизнью. Яблоневая ветвь погладила её по волосам, куст смородины вытянулся вперед и коснулся её ноги. Вездесущий вьюн, от которого, на удивление, здесь ничего не чахло, протянул к ней усики и качнул белыми цветами.
Прапрабабка сидела в плетёном кресле-качалке. Сморщенная и сгорбленная, с длинными серо-седыми волосами, собранными в неаккуратный пучок, она не сохранила ни тени людской красоты, только глаза светились изумрудами, и взгляд, обращённый к Отраде, оказался не мутным, как бывает у стариков, а ясным и цепким. Живица вязала, и спицы в её скрюченных костлявых пальцах двигались ловко и споро. Ничего вроде бы удивительного, но необычным было это вязание: вместо ниток у неё были тонкие и гибкие побеги вьюнка, которые сами собой изгибались и завязывались узелками.
— Ох, хороша! — изрекла Живица, когда Отрада добралась до крыльца. — И ладная, и умненькая, небось. И колдовать-то как будешь! — она говорила так, будто праправнучка заезжала к ней в гости каждую неделю, а не явилась впервые, будто всегда её знала. — Вырядилась только — срам один.
Отрада ничего предосудительного не видела в обтягивающих джинсах и кофточке с небольшим вырезом, наоборот, считала, что оделась очень скромно и прилично. Но возмущаться не стала, а натянула на лицо ещё одну вежливую улыбку.
— Ты на вязанье-то не гляди, пока не готово, — продолжила тем временем Живица, — не любит оно того, обижается. Пойдем-ка лучше чаю выпьем.
Она с явным трудом поднялась, оставила вязание на кресле и пошаркала в дом.

Собственно, чая в «чае» не обнаружилось. Хвоя, чабрец, мята и ещё какие-то неизвестные Отраде травы — довольно вкусный отвар, хотя и непривычный. Молодая люда сидела на хромом табурете и с любопытством оглядывала жилище. Под потолком висели бесчисленные вязанки и пучки трав, на полках у стены выстроилась батарея крынок, горшочков, котелков, тарелок и прочей утвари. На окнах чуть колыхались от ветра зелёные занавески, в которых Отрада узнала тот же вьюнок. Добрую половину пространства занимала, конечно же, печь, из которой прапрабабка уже вынимала пирожки с яблоком — будто заранее ждала гостью.
— А как ты здесь живешь, бабушка? — спросила Отрада. Скорее из вежливости, просто потому, что после заслуженной похвалы пирожкам и чаю надо было о чём-то поговорить.
— Хорошо живу, милая, не жалуюсь.
Живица опустилась на другой табурет за узким столом, потемневшим от времени, таким же старым, как, наверное, она сама.
— А как пришла к тому, чтобы стать Белой Дамой?
Этого Отрада действительно не могла понять. Живица была сильной колдуньей, но зачем-то бросила всё и теперь порастает мхом в лесу. У неё могла бы быть хотя бы пристойная старость в кругу близких. Юной почти-фее казалось диким — как это, взять да и бросить шумный город ради непонятно чего?
— Это долгая история, милая. Ты кушай-кушай, а то, пока говорить буду, проголодаешься.
Улыбнувшись полубеззубым ртом, Живица подвинула к ней блюдо с пирожками.
— Не сама я сюда ушла, ох, не сама. Горевала попервой, да только к добру оно вышло. Была я тебя чуток постарше и повстречала нава одного. Дангой его звали, а может, Донгой, память не та уже у старой. Отродье тёмное, а красив был — загляденье! На Яснобора моего мне матушка указала, не люб он мне был, а тут как крылья за спиной выросли. И я ему глянулась. Только глупая была! Недели не прошло, тётка моя узнала, что я, мужняя жена, с тёмным милуюсь. Большой это был позор, и пришлось мне прабабку твою, дитё малое, оставить да сюда перебраться, от злых языков подальше. Тяжело мне было — и руки к работе не приучены, и ни тебе жемчугов, ни золота, ни платьев шёлковых. А как попривыкла малость — гляжу, а лес-то любит меня, бережёт. Да так любит, как родная мать не любила, так понимает, как ни одна подруга не сможет, так бережёт, как ни один полюбовник не станет.
Живица глухо кашлянула и отпила чаю. Отрада слушала её внимательно, лишь усмехнулась про себя: прапрабабку сослали подальше за неподобающие связи, а она на её наряд косо смотрит. Уж кто бы говорил!
— Почуяла я, что шумит лес, гневается, когда я злюсь, грустит, ветви опускает, когда я плачу, весело листвой шумит, когда радуюсь. Что всё под моими руками растет да цветет — и так, как мне надобно. Стала я сад обустраивать, над каждой семечкой арканы шептать, а какие арканы — это я словно всегда знала. Но обида была у меня на душе — обида и в моём саду поселилась. Гляжу, а шиповника куст — вон тех кустов, что за домом, прародитель — мышку лесную поймал да веточками душит, шипами колет, соки жизненные пьёт. Понравился мне тот кустик, и стала я учиться. Лес меня учил, а я его учила.
А через две весны вернулась я тайком домой — нава своего отыскать. Думала, наивная, любит он меня, скучает. А он и не признал-то сразу, как с чужой со мной обошёлся. Злые слёзы в глазах у меня стояли, но я стерпела, ласкова с ним была. А до женского тепла падок он был, снова меня приголубил. Вилась я вкруг него, что твой вьюн, уговорила в середине лета в глуши моей меня навестить. А потом к тётке заглянула, в гости позвала. Говорила, виновата я, хочу прощенья попросить. Долго уговаривала, но, в конце концов, поехала со мной тётка. Белую смородину для ней загодя я припасла.
И вот приехала она, на лачугу мою глядит, губы кривит. А хмель мой и вьюнок — тут как тут, её дожидаются. Оплели побегами ноги ей, дёрнулась она — да поздно. Ручку холёную вскинула — аркан сложить, так лапой еловой по руке стегнуло.

У Отрады всегда хорошо было с воображением. Хоть голос у Живицы неприятно резал ухо, рассказывала она хорошо, так, что образы сами собой вставали перед глазами: люда кричала и вырывалась, в то время как ползучие лозы опутывали её целиком, сплетая сплошной зелёный кокон. Затем пустили побеги под кожу, разрастаясь и разрывая ткани. Она билась в агонии, под коконом неестественно раздулся её живот, когда вьюн и хмель проникли в её кишечник и стали буйно расти в нём. Из её рта пошла кровавая пена, когда ростки пронзили диафрагму и оказались в лёгких. Тоненькие зелёные ростки оплетали мышцы и отделяли их от костей, прокалывали сосуды и вбирали кровь, словно питательный раствор. Будто наяву Отрада видела искажённое ужасной мукой лицо, выпученные глаза, к которым уже подбирались вездесущие зелёные усики. Стебли раздирали люду осторожно, не задевая мозг и сердце, и в какой-то степени она ещё жила, когда Живица сажала семена белой смородины в удобренную кровью и ошмётками плоти почву.
Ещё по дороге Отрада приметила крупные ягоды, облепившие раскидистые кусты, и хотела попробовать... но теперь аппетит совершенно пропал.

— А после Данга приехал, слово своё сдержал, — продолжала рассказ Белая Дама. — Страшно к нему подступиться было, ох страшно. Ежевичку подобрала я для него. Чёрные ягодки да колючий куст — ну как не из тёмного им расти? Встретила его как дорогого гостя, пирогов испекла да чаем потчевала. Не берут навов травы сонные, но разнежился он, не чуял, что за подарочек я ему сготовила. Уложила его в постель к себе — так и заснул он, в грудь мне мордой паскудной уткнувшись. А вьюнок-то рядышком, неужто в моей избушке не прорастёт? Сладко он спал, а как проснулся — уж спелёнан крепко-накрепко, ни артефакта, ни катаны его при нём нет. Тогда давай он метаться, вьюнок и хмель рвал так, что расти едва успевали. А я занавесочку с окна сняла, да морду ему укрыла.
Живица придвинула праправнучке пирожок.
— Вот, угощайся, этот с ежевичным вареньем.
Есть Отраде уже не хотелось совсем, хотелось только одного — бежать отсюда как можно дальше.
— Неужели у тебя всё в саду выросло... из кого-то?
— Что ты милая, не всё, — усмехнулась старуха. — Только памятные. Но памятного-то много у меня, жизнь долгую я прожила. Вот красная смородинка — это челы приходили. Шумели, стреляли, дом мой сжечь пытались во имя этой, идеи их. Идея у них красная была — вот и смородинка красная выросла. А куст чёрной — это издалека челы, фашистами звались. Дурные были челы, аж кусты через год болеть начали. А облепиха — это из соседней деревни приходили ведьму бить. Говорили, место тут из-за меня дурное.
Отрада медленно кивнула и поёрзала на табурете. В сумке лежал артефакт, открывающий Дверь домой — но сумка на беду осталась на крючке у двери.
— А знаешь что, Отрадушка? — ласково проворковала Живица. — Вот что скажу я тебе. Девка ты умная, силы колдовской Спящий тебе полной мерой дал, а я стара уже, скоро уж и помирать мне. Ученица мне нужна толковая, чтобы за садом моим ухаживала да чтоб премудрость мою передать. Что скажешь, милая?
У Отрады язык словно присох к нёбу, хотя от жажды она точно не могла страдать. Она помотала головой и собралась было рвануться к двери, за сумкой. Бежать! Домой, к школе, к подругам, а главное — к нормальной родне, которая не выращивает кусты в ещё живых существах! Но в следующую секунду она нечаянно посмотрела вниз. Зелёные побеги уже оплели ножки табурета и тянули гибкие усики к её кроссовкам.
— Не хочешь? — Живица вздохнула. — Подумай, милая. У матери твоей сестра была младшая, двадцать годков тому, как пропала. Помнишь, небось?
— Да, слышала, — неуверенно ответила Отрада. Тётя Любава действительно пропала без вести, и никто не нашёл никаких следов. Даже поиск по генокоду не принёс результата.
— Двести зим мне тогда стукнуло, тогда уже думала я ученицу себе найти, а она возьми да откажись.
Белая Дама отодвинула зелёную живую занавеску и указала за окно:
— Гляди-ка, милая, какая яблонька теперь растёт.

@темы: творчество, фанфики, ТГ

---

Книжный моб

Осалила Анкорина



1. Дж.Р.Р.Толкин "Сильмариллион" и Легендариум вообще. Наверное, в пояснениях нуждается мало. Книги, которые перевернули мою жизнь и сделали меня такой, какая я получилась. О моем знакомстве с Сильмом я уже писала и лучше, наверное, не напишу.
2. "Песнь о Роланде". Была прочитана в юности, и с тех пор я такая... Тоже много пояснений здесь не нужно.
3. Э.М.Ремарк "На западном фронте без перемен", "Возвращение" и еще много других книг про войну. Нечто равно страшное и прекрасное, что учит понимать одновременно очень простые и очень сложные вещи. Ну и огромную кучу отсылок во всем, что я пишу, наверное, все замечали)
4. Книги по Warhammer 40k. Несмотря на качество очень многих книг, это мир, который цепляет раз и навсегда. С Вахой у меня вышло так же, как с Ардой: в голове что-то перещелкнуло, и взгляды на жизнь изменились окончательно и бесповоротно. Теперь это не просто фандом, а часть меня.
5. К.Робертс "Павана". Малоизвестная вещь, о том, что все относительно, и нет черного и белого. И просто очень красивая книга.

Здесь хочется написать еще пару десятков знаковых и просто любимых книг. Но увы.

@темы: книги, флешмоб, толкин, Wh40k

---

ТГ, текст, рейтинг

Это был спецквест, мы изворачивались как могли)
Темой была мелисса. Я обещала, что даже про мелиссу трэш напишу. И написала.

Название: Прощальный подарок
Бета: chorgorr
Задание: Цветы: Мелисса
Размер: драббл, 801 слово
Пейринг/Персонажи: чуд, люда
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: нелюди в подвалах Инквизиции


Запах мелиссы успокаивает и поднимает настроение. Это я с детства помню. Моя почтенная матушка любила благовония, и в её покоях вечно горели ароматные палочки или сухие травы. Она покупала их за большие деньги у людов или, ещё дороже, у каких-то заморских челов. Я не особенно интересовался её причудами, но в ароматах разбираться научился.
Мелисса. Не сказать, чтобы она как-то особенно поднимала мне настроение. Куда сильнее меня радовали охота, выпивка и женщины. Ну и хорошая драка — до тех пор, как я не потерпел неудачу.
Но сейчас я стараюсь ничего не слышать и не ощущать, весь концентрируюсь на обонянии. Хорошо.
Ещё вчера я закрыл бы глаза. Ещё вчера я мечтал снова увидеть привычный мне мир, лица родных и друзей, морду своего грифона... Теперь не увижу, даже если каким-то чудесным образом спасусь, ведь глаз у меня больше нет. Мозг ещё не смирился с этим, и в черноте, которую я теперь созерцаю, возникают образы, созданные памятью или воображением. Это так же хорошо, как и запах. Помогает отвлечься от боли, которая пронизывает все тело, и кажется, на мне просто нет такого места, которое не болело бы. От мысли, что я здесь сдохну, тоже помогает отвлечься.
Мелиссой пахнет от люды. Молодая фея, боевой маг. Что она смыслит в войне, не знаю, не наблюдал её в деле. Но миленькая. Золотые волосы до задницы, приятное лицо и точеная фигурка. Наверное, в жизни, а не в подвалах Инквизиции, она была той ещё вертихвосткой. Но это только моё воображение, равно как и её внешность. Я ещё повидал её избитой, с исхлёстанной, едва не до костей, спиной, с переломанными пальцами и вырванными из груди кусками плоти. А её лицо — один сплошной синяк с заплывшими глазами и отвратительно расплющенным носом.
Вчера она говорила, у неё есть кое-что. Кое-что для побега.
Я здесь уже неделю, она — три дня. Она ещё на что-то надеется. Я — уже нет. От Инквизиции не уйдешь. У меня нет магии, а сражаться я неспособен. Даже передвигаться могу только ползком, потому что ноги переломаны. Но этой люде я отчего-то поверил, наверное, потому, что отчаянно не хочу умирать.
Кроме нас двоих в камере ещё двое чудов из моего отряда, какой-то масан и люд. Двоих увели несколько часов назад. Не видел, кого, а прислушиваться не хотел. Все тоже верили обещаниям это люды.
— Это... всё? — спрашиваю я. Язык едва ворочается.
Нет ответа.
— Любима?
Её зовут Любима, она так назвалась. Это я точно помню.
— А тебе не нравится?
Голос у нее хриплый, сорванный от крика. Прямо как у меня. Наверное, сторонний слушатель, будь ему интересно, не отличил бы, кто говорит: закаленный боями рыцарь и юная фея.
— Но это просто... ароматные травы.
Она пытается смеяться.
— Не просто...
Этот запах успокаивает и поднимает настроение. Так считала моя матушка, и Любима, видимо, думает так же. Какая глупость.
— Ты протащила травы — и всё?
— Не просто травы.
Ей тоже тяжело говорить, и сейчас я мучаю её и себя, но мне всё равно.
— Особая смесь, — поясняет она. — Действует только на челов.
— Мелисса?
— Мой любимый аромат, и он скрывает остальное.
— Как у моей матушки, — я зачем-то говорю это вслух, но Любима не обращает внимания. Тогда мне в голову приходит другая мысль.
— Ты так свободно... об этом говоришь?
Она снова смеётся, потом хрипит и всхлипывает от боли. Ей требуется время, чтобы восстановить дыхание, и наконец она отвечает:
— Челы уже засыпают.
— Как ты использовала... магию?
— А это и не магия. То, что челы называют алхимией. Мы — наукой.
Позвякивают кандалы, Любима с трудом поднимается с холодного каменного пола. Дзинь-дзинь, тихие шлепки шагов. Затем запах становится сильнее. Она ставит скляночку с дымящимися благовониями рядом со мной. И как она смогла высечь искру? Наверное, оттого так долго ждала и трепела.
— Помоги... встать.
— Нет, Гийом, — теперь её голос звучит прямо надо мной. — Ты слеп и не можешь идти.
— Любима! — я не знал, что могу ещё кричать.
— Тшшш, — уверен, она сейчас приложила палец к губам. — Кричать не надо. Прости, Гийом. Пьер, Радослав — идемте.
Значит, забрали Жерома и того масана — вот и узнал. Только зачем мне теперь это?
— Пьер, прошу...
Хотя бы чуд, мой сородич и товарищ, должен мне помочь!
Тот молчит, а потом выдает малодушное:
— Мне жаль.
Если бы не меня, а кого-то другого обрекали сейчас на муки и смерть на костре, я бы понял. Сам я не пойду, они меня не дотащат, а жить хочется всем.
Они возятся, пытаясь стащить ключи у спящего стража, затем открыть кандалы и замок. А рядом со мной остаётся склянка с благовониями — прощальный подарок. Спустя время кто-то снова подходит ко мне, он шаркает, и его шаги тяжелее, чем у Любимы. Пьер.
— Прощай, Гийом.
Он наклоняется ко мне, и в мою ладонь ложится ненужный уже ключ с острой кромкой — возможность свести счеты с жизнью или последним отчаянным ударом утащить с собой кого-то из мучителей. Теперь совесть позволит Пьеру уйти — и пускай...
Я стараюсь отрешиться от боли и мыслей о неминуемом конце, втягиваю ароматный дымок полной грудью. Запах мелиссы успокаивает и поднимает настроение.
Спасибо и на этом...

@темы: творчество, фанфики, ТГ

---

ТГ деанонился

@темы: ТГ

---

Одной строкой

Мой мозг - самая сексуальная часть меня и до кучи поведения облегченного. Его хотят все, а он никому не отказывает. Ну какого хрена, а?

@темы: дыбр

---

Флешмоб списков

Осалила Анкорина

Каждый день в течение месяца нужно составлять небанальные списки для вдохновения Читатели могут указать номер любого пункта из ответов, и тогда участник флешмоба должен как-то творчески развить эту тему - написать текст об этом, вывесить фотографию, придумать, как это можно задействовать в каком-то мероприятии, нарисовать и т.д.

1. Мир вокруг нас (тридцать вещей и явлений, которые окружают нас прямо сейчас)
1) Ноутбук
2) Кружка чая (чуть меньше литра)
3) Расческа
4) Телефон
5) Книжка с заданиями для детей 6-7 лет
6) Фигурки пони
7) Пластилин
8) Листы бумаги
9) Мультитул
10) Свеча
11) Ноутбук мужа
12) Стол, стулья, диван и прочая мебель
13) Мягкие игрушки в количествах
14) Холодильник с магнитиками
15) Пачка сигарет
16) Зажигалка
17) Потертый кожаный рюкзак
18) Тапки в клеточку
19) Скубы из Икеи
20) Сушилка с одеждой
21) Забытый на столе нож
22) Кусок парафина
23) Сломанная скалка
24) Конструктор Лего в количествах
25) Скидочная карта Перекрестка
26) Книга "Защита от темных искусств", А. Панчин. Это не мистика, это научпоп)
27) Маленькие циновки, местами изрисованные карандашом
28) Электрочайник
29) "Походный" блокнот
30) Непонятная игрушечная фиговина, нечто среднее между бумерангом и фризби, висящая на люстре.

2. Любимая буква (слова на неё)
О любимой букве я задумывалась разве что в детстве. И тогда это была буква Р, она же такая классная и рррычащая. Но связанных со мной понятий на эту букву я могу вспомнить не так уж много - придется постараться.
1) Ролевые игры
2) Реконструкция
3) RELEC
4) Радиация
5) Релятивистские частицы
6) Разговоры
7) Руки
8) Ремарк
9) Рок
10) Реализм
11) Редактура
12) Ремонт
13) Расчеты
14) Роменна
15) Рифма
16) Ритм
17) Разум
18) Револьвер
19) Рондель
20) Ристалище
21) Ребенок
22) Риск
23) Радость
24) Реостат
25) Рысь
26) Родня
27) Роман
28) Рассказ
29) Рельсы
30) Rogue Trader

3. Чувства (которые хочется испытать)
1) Восторг
2) Удовлетворение от достижения цели
3) Много адреналина
4) Любопытство
5) Азарт исследователя
6) Мечтательность
7) Быть нужной
8) Вдохновение
9) Нежность
10) Восхищение
11) То чувство, когда одновременно страшно и весело
12) Близость
13) Соперничество
14) Доверие
15) Спокойствие
16) Ответственность
17) "Я знаю, как правильно"
18) Воодушевление
19) Радость совместного творчества
20) Чувство, когда рядом родственная душа
21) Веселая упоротость
22) Нетерпение
23) Неизвестность
24) Забота
25) Решимость
26) Влюбленность (не только и не столько романтическая)
27) Легкость
28) Оптимизм
29) Упрямство
30) Приятная усталость

4. Радости.
5. На ощупь (тактильные воспоминания)
6. Тараканы (в голове)
7. Коробочка с вдохновением
8. Печеньки с предсказаниями (фразы для них)
9. Цвета (палитра характера)
10. Муза (и её трудовой договор)
11. Рекорды Гинеса (самые значимые в твоем мире вещи)
12. Я - это... (ассоциации)
13. В точке настоящего (что можно оставить на память потомкам)
14. Письма (кому угодно)
15. Время (подходящее для тебя)
16. Вдох-выдох (взять-отдать)
17. Копилка (ценные мелочи)
18. Безумства
19. Творческие свидания (с собой)
20. Звуки (которые хочется слышать)
21. Не я (роли, в которых точно не станешь выступать).
22. Маски (роли, которые хотелось бы попробовать)
23. Запретные удовольствия (которых очень не хватает)
24. Места (куда хочется попасть)
25. Сверспособности (которые хотелось бы)
26. Вечность (на которую согласишься)
27. Прилагательные (на каждую букву алфавита)
28. Вопросы (на которые необязательно знать ответ)
29. Профи (что действительно хорошо получается)
30. Рассвет (где хочется проснуться?)

запись создана: 05.04.2019 в 22:58

@темы: флешмоб, дыбр

---

Текст на флешмоб №3

Для Гэллиан
Задание: "Мы - спина к спине - у мачты, против тысячи вдвоем!"

Космо-оридж, тэн' и вот это все. Внезапно, не про дружбу и товарищество, которые здесь напрашиваются, а про любовь... Впрочем, чем у тэн' любовь от товарищества отличается?)
Блохи не ловлены, сорьки.

Лишний баллон кислорода.

- Ян, ты что, спишь?
Шера Вирд подняла лицевую пластину шлема и мелодично рассмеялась.
- Просто задумался, - Ян резко распахнул глаза и выпрямился в кресле.
В крошечном кораблике, дрейфующем в космосе, действительно накатывала дремота. То ли от духоты (кислород экономили), то ли от ничегонеделания. Скоро будет бой, опьяняющий азарт и смертельная опасность, но пока что они летели по инерции к эльфийской космической станции и никак не могли сократить этот полет.
- А тебе нравится с ними воевать? - Шера, судя по всему, решила не дать ему заснуть, развлекая разговором.
- Ага, - кивнул Ян, - достойные враги.

(1113 слов)

Ян был типичным представителем клана Ии'тэн - белокожим, рыжеволосым, и только фиолетовые глаза указывали на его родство с тэн'. Крови эльфов в нем было меньше половины, но достаточно оказалось бы и меньшей доли.
- Они относятся к войне не как мы, и ты вроде как их сородич.
- Не больше, чем ты, - отмахнулся Ян.
Шера встала с кресла и чуть наклонилась вперед, так что в тесноте маленькой кабины нависала над своим товарищем. Когда она улыбалась, на ее щеках появлялись милые ямочки, а татуировка на лице - стилизованные переплетенные змеи - причудливо изгибалась. Ян поднял голову, любуясь. Он мог бы без преувеличения сказать, что с Шерой его связывало... примерно все. Из-за нее его нервная система наполовину состояла из синтетических волокон, но Шера же не раз сражалась к ним плечом к плечу, и они спасали друг другу жизнь бессчетное число раз. Она подарила ему свою любовь и дружбу. Она же не раз приводила свой клан на помощь Ии'тэн, и он отвечал ей тем же. Если встреча с Шерой стоила ему самой страшной боли, какую он только мог вообразить, то он был благодарен судьбе и за эту боль.
А теперь ее взгляд сделался насмешливым, как и всегда, когда она угадывала в мыслях Яна нечто слишком уж романтичное.
- Точно их сородич, - заключила Шера. - Никак собрался начать декламировать очередную возвышенную ерунду?
Ян подался вперед и обхватил ее рукой за талию, притянул к себе так, что их лица почти соприкасались.
- Я бы скорее обратился к низменным инстинктам, но вот беда - не взял с собой лишний баллон кислорода.

Тишина и сонное спокойствие корабля вскоре сменилась пустотой открытого космоса, когда двое тэн' в эльфийских скафандрах ползли по обшивке станции к ангару, чтобы незамеченными проскользнуть внутрь с первым же заходящим туда кораблем. Затем были коридоры и переходы, по которым они скользили незаметные, как тени. Скафандры оказались хорошей маскировкой, так что Ян и Шера спокойно вышли из ангара под видом работников, ни у кого не вызывая подозрений. Но дальше задача становилась не такой уж простой. Путь их лежал в тщательно охраняемый командный центр. Объединенные силы Ии'тэн и Вирд приближались, и к тому моменту, как они войдут в звездную систему, защита и сенсоры станции должны быть отключены.
Из ангара они вышли в широкий коридор, по какому мог пролететь небольшой катер. Это была одна из главных транспортных артерий станции, опоясывающая ее широким кольцом. Белые стены были сплошь покрыты тонкими резными узорами, а обычные люминесцентные лампы были заключены в замысловатую оправу, превращающую их в произведения искусства. Впрочем, двум воинам тэн' было не до красот. Вокруг них сновали эльфы - пешком, на широких парящих в полуметре от пола платформах или на быстрых гравибайках. В основном это были рабочие, техники и инженеры, а еще некоторое количество охраны. Ян и Шера вели себя вполне естественно, изображали, будто куда-то целеустремленно идут и по дороге беседуют между собой, но на них уже начинали оглядываться, ведь ходить в скафандре и закрытым шлемом по мнению местных эльфов здесь было незачем.
Но вскоре двое юркнули в один из технических проходов, ныне пустующий, где можно было остановиться и сориентироваться.
- Так... вот мы где, - пробормотал себе под нос Ян, доставая планшет со схемой станции. Разумеется, неполной. Даже этого технического коридора на ней не было, и он указал на никак не обозначенную точку рядом с основным. - До командного центра можно добраться двумя путями...
- По внутренним техническим коммуникациям, - с ходу предложила Шера, и Ян не стал спорить. Все-таки воину клана Вирд в вопросах диверсий и скрытных операций стоило доверять.

Дорога до командного центра выдалась относительно благополучной и стоила им всего лишь нескольких убитых техников, так что можно было считать, до цели добрались беспрепятственно. Но с самим командным центром все оказалось куда сложнее. Помещение было защищено бронированными переборками со всех сторон, и кроме двух входов сообщалось с остальной станцией только вентиляционными отверстиями, в которые нельзя было и руку просунуть, и те в случае тревоги герметично закрывались.
Ян и Шера аккуратно прорезали декоративную обшивку и из узкого короба со скрутками проводящих волокон выбрались в ведущий к командному центру коридор. Но неудачно. Когда они уже были снаружи, Шера приметила камеру.
- Придется сделать это громко! - весело, почти игриво объявила она.
Тэн' бросились к дверям и влетели в них как раз за секунду то того, как те захлопнулись и согласно протоколу на случай нападения оказались заблокированы. Вместе с Шерой и Яном в округлый зал с аппаратурой и обалдевшим персоналом влетели четыре акустические гранаты. Шлемы защищали от звуковой волны, а вот эльфы попадали на пол, у некоторых из ушей текла кровь. Но это уж точно никого уже не волновало.
Прежде, чем кто-то смог подняться и дать отпор, тэн' уже стали носиться по залу расстреливая всех, кто попадался на пути. Ян тоже улыбался и веселился под непрозрачной пластиной шлема. Они на месте, и все еще как будто отправились на приятную прогулку.
А потом Шера дернулась и, не успев развернуться, влетела плечом в панель удаленного управления ремонтной верфью. Она тут же развернулась и выстрелила в укрывшегося под столом эльфа, но на ее комбинезоне, чуть ниже ребер, уже расплывалось кровавое пятно. Еще несколько выживших из персонала командного центра нашли себе укрытия и теперь отстреливались, но Ян снова решил эту проблему акустической гранатой.

- Мне нужно семь минут, - словно не замечая полученной раны, Шера кинулась к центральному компьютеру. - Ты должен продержаться семь минут.
- Принято.
Ян кивнул. Двери были все еще заблокированы, но внешние камеры уже показывали ему, что с обоих входов к командному центру уже бегут эльфы в полной боевой экипировке. Акустические гранаты от них не помогут. Кроме того, в руках у них были плазменные резаки и тяжелые ручные лазеры. С таким арсеналом только полный неумеха может провозиться с дверью семь минут... а неумехами эльфы не были.
Ии'тэн встал рядом со своей подругой и возлюбленной, закрывая ее собой от атаки с обеих сторон. Если Шера успеет, будет уже неважно, как быстро командный центр отобьют обратно, и что будет потом: они сбегут, их убьют или возьмут живыми. Где-то далеко в холодной звездной пустоте завершал гиперпрыжок объединенный флот двух кланов, и станция была обречена.
Снаружи слышалось характерное шипение плазменных резаков, но Ян только усмехнулся и поднял винтовку к плечу.
- Знаешь, о чем я думаю, моя змейка?
- Опять что-то возвышенное? - не оборачиваясь, фыркнула Шера.
- А вот и не угадала! Лишний баллон кислорода и правда стоило взять, вот о чем.

@темы: флешмоб, творчество, космос дальний

---

Хочу странного

Что-то меня штырит и таращит на МодернАУ по Арде. Вряд ли это выльется в фичок, потому что планов и так вагон, а в сутках 24 часа.
Но раньше я проходила мимо соответствующих картиночек, а теперь ищу их и не могу найти.
В общем, а накидайте мне МодернАУ-шных артов по Сильму. Пожалуйста. А то мудрый гугл показывает в основном Трандуила, а остальных - очень мало)

Upd. Наловленное.
Как всегда, автор либо над картинкой, либо на самой картинке, либо я его не знаю.

Феаноринги by mysilvergreen

(Все вперемешку)

Маглор


Келеборн и Галадриэль


Гил-Галад, Орофер и маленькие Элронд и Трандуил




Маглор


Мелькор и Саурон


by wolfanita


Финрод


Амрод и Амрас


Маглор и некая девушка by Kapriss


Эктелион


Глорфиндель


Второй Дом полным составом Фингон в шортиках рвет мне мосх)))


Маэдрос by mythlorn


Еще Маэдрос by wreckitmaedhros


Фингон, Аргон, Аредэль, Тургон


Глорфиндель


Маэдрос и Фингон by thegreencarousel


Вроде бы Мелькор


Маглор by mythlorn


Гил-Галад и Элронд by beautyfan

запись создана: 02.04.2019 в 13:10

@темы: картинки, толкин, дыбр

---

Про Дыбр

Кажется, я определилась, зачем мне Дыбр.
Так вот. Там будут фички и прочее ололотворчество, фандомные рассуждения и немного красивостей. А еще, может, отчеты с игр и всякое ролевое.
Если вы хотите читать именно это, без дыбра и трындежа про жизу - you are welcome.

@темы: дыбр

---

Пертурабо пост

Просто его здесь давно не было)

Пертурабо by Brown-mouse55

Еще 3 штуки

by d1sarmon1a
Этот арт всем известен и здесь уже, кажется, был, но я не могу не.

@темы: картинки, Wh40k, "Железо рождает силу..."

---

Текст на флешмоб №2

Для firnwen
Задание:"И цветы расцветали под их шагающими ногами."

Я пыталась написать что-то не про эту сцену из Сильма, а может, вообще не про Арду. Я думала долго. Но у меня не получилось. Однако, все же не совсем банально.
У автора Хитлум головного мозга, и этим все сказано.
Мимимилота, печальный финал за кадром и внезапно

спойлер

кросспол Финрода.
Блохи пока не ловлены.


Последний день детства.

- И цветы расцветали под их шагающими ногами, и века звезд кончились! - вдохновенно цитировал Эрейнион.
Цветов под ногами, конечно, не было. Были только глубокий снег, розовые с золотом лучи рассветного солнца и темные силуэты гор за спиной. Юный принц Хитлума специально проснулся сам и разбудил своих друзей задолго до рассвета, чтобы сыграть в эту игру. К счастью, в середине зимы солнце вставало достаточно поздно, так что эльдар даже успели выспаться.
И теперь маленькое воинство из пятерых детей гордо шествовало вниз по склону.

(792 слова)

Немного утомленные прогулкой по горам, но все еще бодрые и веселые, они смеялись и радовались так, будто и правда видели восходящее солнце в первый раз в своей жизни и вступали в новые неизведанные земли после долгого перехода через Льды. Эрейнион шагал первым, опираясь на короткий, ему по росту, походный посох, а на плечах у него был синий с серебром гербовых цветов плащ. Был еще и меч, правда не настоящий, а из дерева. А вот кинжал, висевший рядом на поясе - подарок отца - хищно поблескивал сталью. Маленький нолдо не до конца определился, кого он играет: своего деда или своего отца, или их обоих одновременно, - но не считал это большой проблемой. В конце концов, Финрода вообще играла Лосвен, и никого это не смущало. А что поделать, если только у нее в компании были золотые волосы?
- И вот они шли по узкому заливу Ламмот...
Тон Эрейниона сделался зловещим, теперь он говорил тихо, почти шептал. Компания как раз подходила к узкому заснеженному распадку.
- ...когда они так радовались, что наконец пересекли Вздыбленные Льды, - продолжил принц еще тише, а затем во все горло прокричал: - На них напали орки!
Как по команде, дети остановились и попятились на полшага, выставив вперед деревянные мечи и копья. А затем стали махать ими, отбиваясь от невидимого противника.
- И ряды нолдор дрогнули! - мрачно возвестил Эрейнион. - Орки наступали, готовые вот-вот опрокинуть их в море.
- Но Аргон храбро бросился вперед, и враги бежали, испугавшись его яростного напора! - подхватил Нарглин и, размахивая мечом, помчался в середину распадка.
Некоторое время он самозабвенно рубил воображаемых гламхот, а потом упал в снег, хватаясь за грудь и живот, словно был тяжко ранен.
Теперь тон Эрейниона был торжественным и полным скорби.
- Он сразил главаря орков, и твари бежали в страхе. Но и сам Аргон был смертельно ранен, и...
- А может, вы меня спасете? - шепотом попросил Нарглин-Аргон.
- Да, так будет лучше, - так же тихо, чтобы не портить момент, согласилась Лосвен-Финрод.
Некоторое время Эрейнион раздумывал над этим изменением всем известного сюжета и в итоге решил, что так будет лучше. И правда, пусть отважный Аракано хоть в игре не погибнет! Он набрал в грудь воздуха и снова возвысил голос:
- Но король Финголфин со своими воинами бросился ему на помощь! Вперед!
Остальные четверо устремились к Нарглину и окружили его, закрывая своими телами от врагов.
- Только жалкая горстка гламхот смогла спастись от гнева нолдор!
- А потом Финрод своим искусством исцелил раны Аргона, - Лосвен опустилась на колени рядом с лежащим Нарглином и положила руки ему на лоб и на грудь, изображая исцеление, как она себе его представляла.
Пару минут Нарглин честно лежал неподвижно и старательно стонал, пока Лосвен-Финрод исцеляла его, Эрейнион-Финголфин ходил кругами и беспокоился за "сына", а Лантир-Тургон и Эглерет-Арэдэль охраняли "стоянку". Наконец Нарглин начал замерзать на снегу и вскочил, радостно возвестив:
- Стараниями Финрода раны Аргона зажили, и воинство нолдор двинулось дальше!
Пока дети шли, Нарглин отряхивал снег с плаща и старался не слишком заметно ежиться от холода. Он допустил большую ошибку: оделся слишком легко, хотя знал, что ему придется падать прямо в снег.
- Хорошо! Только вот бы у нас были настоящие орки, - вздохнула Эглерет.
- В смысле - настоящие? - удивился Эрейнион.
- Да не совсем настоящие, - Эглерет рассмеялась собственным же словам. - Будет лучше, если кто-то станет играть орков, вот что.
- Да кто на такое согласится? - развела руками Лосвен.
- А может, взрослых попросим? - предложил Нарглин, обернувшись на Эрейниона. - Твой отец точно найдет кого-нибудь.
Но юный принц на такое только фыркнул и отвернулся.
- Тогда я признаюсь, что мы опять сбегали в горы без старших.
- И что тебе за это будет? - обеспокоенно спросил Лантир.
- Меня накажут, - объяснил Эрейнион. - Отправят спать, и дедушка не будет рассказывать мне о звездах. А сегодня самая долгая ночь!
- Да уж... - согласилась Эглерет. - А не говорить, что мы сюда сбегали? Не сработает?
Эрейнион покачал головой. Лгать он не умел и сам прекрасно это знал.
- Значит, после долгой ночи, - обнадежил его Нарглин. - Посмотришь на звезды, а потом будут нам орки.
Все дружно закивали и собрались домой, греться. Только Эрейниону вдруг почувствовалось нечто зловещее в этих последних словах, словно речь шла совсем не об игре, а о чем-то темном и страшном, что неумолимо приближалось... но сейчас детям было не до мрачных предчувствий, и юный принц только встряхнулся, отгоняя ненужные мысли. В конце концов, игра была хороша, а впереди ждали чудесные разговоры о движении звезд и прочих небесных тел. И даже заслуженный нагоняй он как-нибудь переживет. Дурное предчувствие еще раз шевельнулось в груди холодной змеей и вскоре исчезло.

@темы: флешмоб, творчество, толкин, фанфики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

C ЗФБ, миди

Мидик, однако. И на этом за феанорычей все.
Трэшак и приключалово с попыткой в психологизм.

Название: Трещина
Беты: lissa23, SilveryAngel
Размер: миди, 6264 слова
Пейринг/Персонажи: Келегорм, Куруфин
Категория: джен
Жанр: драма, экшн
Рейтинг: R
Краткое содержание: Келегорм и Куруфин едут в Химринг, и путь их непрост

Келегорм и Куруфин медленно ехали по пустынным землям. Белый чистокровный меар был вынослив, но и он уставал от веса двух всадников, и ему требовалось чаще отдыхать. Места, к тому же были опасные, и потому Келегорм пустил скакуна шагом, чтобы оставить силы для стремительного рывка, если таковой потребуется.
На двоих — один конь, один лук, один меч, одно копье, один доспех. Одно поражение. И одна трещина, пролегшая между братьями, что некогда были друг другу ближе всех прочих. Оба не знали, заметет эту трещину землей и песком, или она превратится в зияющую пропасть.
Братья остановились на очередной привал в молчании. Келегорм отправил коня щипать жалкую пожухлую траву, сам принялся чистить снаряжение. Куруфин занялся лагерем. Развел костер, поставил на него котелок с водой, то и дело искоса поглядывая на брата. Тот казался погруженным в свои мысли, лишь иногда он поднимал голову и складывал губы так, будто собирался свистнуть. Так он обыкновенно подзывал Хуана. Но ни одного звука не срывалось с губ Келегорма — он вовремя одергивал себя, опускал голову и возвращался к своему занятию.
Не о брате он думал, не о дружине и не о племяннике, отрекшемся от родни и оставшемся в Нарготронде. А о собаке.
— Последний привал перед Нан-Дунгортеб.
Куруфин заговорил негромко, но в повисшей тишине его голос показался оглушительным. Здесь вообще было очень тихо. Ни птиц, ни зверей, ни даже ветра, шелестящего в траве. Будто сама земля затаилась, попыталась спрятаться от обитающего рядом ужаса.
— Я знаю, — коротко отозвался Келегорм.
— Может, выскажешь мне все, что хотел? — предложил Куруфин. Слова складывались не так и невпопад, словно свое знаменитое красноречие он растерял где-то по дороге. — Потом времени не будет.
— Мне нечего сказать.
Келегорм даже не поднял глаз.
— Не ты один переживаешь потерю, — его брат не сдавался. — Помнишь, раньше мы делились друг с другом всем, что имели, и от того все тяготы казались вдвое легче.
— Ты едешь с моим мечом на моем коне.
Попытка придать просьбе иное значение раньше была бы забавной, теперь выглядела глупо.
— Да и рауг с тобой, — зло отмахнулся Куруфин. Попытка примириться и поговорить по душам не удалась.
За время скудного ужина больше не было произнесено ни слова. Тишина этого места казалась абсолютной настолько, что давила на уши. Лишь иногда всхрапывал конь, но и то редко, словно и ему не хотелось здесь шуметь.
Спали по очереди, наутро выдвинулись в путь.

Через полдня местность начала меняться. Вместо равнин с жухлой травой протянулись серые пустоши, зажатые между отвесными горами на севере и призрачной пеленой Завесы Мелиан на юге. Кое-где высились черными зубцами глыбы камня и целые скалы, острые, похожие на осколки, упавшие со стены Эред Горгорот. Между холмов струились ручьи, но те, что стекали с гор, были черны, словно не вода в них текла, а деготь. Все ручьи и речки, бравшие начало от гор, — отравлены, но хуже было другое: белые тенета, висевшие кое-где на скалах. Эти, в самом начале пустошей — старые, оборванные и высохшие — но все же они ясно свидетельствовали, что здешние твари никуда не исчезли, а может, еще и расплодились. Хорошо вооруженный отряд с достаточным количеством припасов проехал бы здесь, если удача на их стороне. Для двоих эльдар на одном коне и почти без провизии такое путешествие представлялось смертельно опасным. Деваться, однако, было некуда. Братья жаждали скорее добраться до Химринга, а не пробираться долгие лиги по глуши вокруг Дориата, где, к тому же, могли столкнуться с синдарскими стражами.
Келегорм внимательно оглядывался по сторонам, время от времени останавливая коня, чтобы прислушаться. На пыльных камнях почти не оставалось следов, и нельзя было понять, рыщут ли поблизости унголы или другие чудища здешних мест. Куруфин же казался безучастным. Не пытаясь снова начать разговор, он опустил голову и погрузился в свои невеселые думы. В другой раз брат ткнул бы его в бок или встряхнул, чтобы тот не расслаблялся, но сейчас Келегорм старательно делал вид, что находится здесь в одиночестве.
Он прервал молчание во время очередной остановки. На этот раз Келегорм даже спустился с коня и присел, шаря ладонью по земле.
— Гляди. Они были здесь.
Ловкими движениями он стер пыль и показал брату несколько потемневших пятен на камнях. Черный ихор унголов высох и перемешался с пылью, но был еще вполне узнаваем. Пятно казалось достаточно старым — оставлено неделю назад или около того. Келегорм сделал пару шагов в сторону и снова нагнулся. Еще одно похожее пятно. А за ним — еще одно. Он рассудил для себя, что унгол был ранен и возвращался в свое логово, но озвучивать не стал.
— Поедем по следу, — безапелляционно заявил он.
— Зачем?
— Они оттуда ушли, и их там уже нет.
— Но это значит, что мы в их охотничьих угодьях.
Келегорм зло рассмеялся.
— Здесь везде их охотничьи угодья. Если нет другой идеи — не мешай.
На это Куруфин лишь тихо выругался, но дальше спорить не стал. Разговор оборвался, как и предыдущий. Между братьями будто бы встала невидимая, но непреодолимая стена, и все слова отлетали от нее, не достигая собеседника. И все же Куруфин снова попытался.
— Может, скажешь, почему ты так зол?
— Нет, — Келегорм мотнул головой. — Лучше смотри в оба.

К вечеру, уже в сумерках, братья сделали еще одно открытие. Между трех огромных камней, защищенный от ветра, обнаружился лагерь. Разгромленный и разоренный. Большой окопанный костер давно потух и покрылся пылью, вещи и припасы были раскиданы по стоянке. Но яснее всего о случившейся здесь трагедии свидетельствовали тела.
Одно лежало совсем рядом с камнем. Грудь погибшего была пробита насквозь могучей лапой толщиной с небольшое деревце, огромная лужа давно засохшей крови темно-коричневым, почти черным пятном запеклась в пыли. Тело изломано, руки и ноги вывернуты под неестественными углами — должно быть, унгол с чудовищной силой швырнул несчастного о скалу. Это был нолдо из Хитлума — под распахнутым плащом на рубахе была видна вышитая белая звезда на синем фоне. Второй, человек из народа Хадора, лежал у кострища. Он был почти что разорван пополам, так, что через огромную рану на животе виднелся позвоночник. Растерзанные внутренности валялись вокруг, уже посеревшие от времени и пыли. Обрывок кишки оказался у самых ног Келегорма, когда тот спустился с коня осмотреть тела.
Распухшие лица были искажены в жутких гримасах, кое-где кожа лопнула, и через нее проглядывала влажная протухшая плоть. Несмотря на сухой воздух, трупы источали жуткое зловоние, в ранах и в широко распахнутых глазах копошились невесть откуда взявшиеся жирные мухи. Парочка облезлых крыс поедала ошметки печени, но порскнула в стороны при виде живых эльдар.
Келегорм зажал нос и рот ладонью и прошелся по стоянке, стараясь не наступать на гниющие останки. Куруфин же предпочел постоять в стороне.
— Их было семь или восемь, — изрек Келегорм, пересчитав вещи.
— Остальных унголы утащили в гнездо?
Келегорм медленно кивнул.
— Должно быть, они ехали в Химринг, — предположил Куруфин. — Может, везли послание?
— Хочешь покопаться? — брат приглашающим жестом указал на стоянку, давая понять, что сам этим заниматься не собирается.
— Вдруг что-то важное?
— А с чего меня должно волновать, как там дела у Финдэкано?
— Без большой надобности гонцы этой дорогой не поедут. Они торопились и хотели срезать.
— И вот неделю здесь гниют, — Келегорм презрительно хмыкнул.
— А Нельо все не знает причины этой спешки.
Куруфин подошел и принялся бесцеремонно перетряхивать рюкзаки, выбрасывая походный скарб. На поиски он убил еще полчаса, но в конце концов обнаружил кожаный тубус, запечатанный сургучом, на котором действительно красовался оттиск королевского герба.
— Закончил? — спросил Келегорм. За насмешливым тоном он прятал беспокойство.
Куруфин кивнул.
— Ты провозился до ночи. Понравилась здешняя компания, и ты решил остаться до утра?
Шутка была не просто злой, а откровенно мерзкой, но Куруфин где-то в глубине души был рад и ей. Брат теперь язвил и ругался, оставив мрачное молчание. И все же он правда слишком долго искал послание, и теперь обустраиваться на ночлег придется по темноте.
— Если набредем на гнездо унголов, скажу тебе спасибо, — не унимался Келегорм.
— Ты сам сказал, что они здесь уже побывали и не вернутся, — заметил Куруфин.
— Полезай на коня, — отрезал брат.
Перепалка быстро сошла на нет, как и попытки поговорить.

От разоренного лагеря отъехали не далеко. Келегорм счел, что трупная вонь укажет тварям на то, что добычи рядом нет, ведь унголы предпочитают свежее мясо. Так что на месте ночлега запах чувствовался, хоть и не был удушающим. Потратив на поиски еще четверть часа, братья наломали несколько высохших кустов для костра, ведь ночь обещала быть холодной. И к тому же, твари не подходят к огню, если не слишком злы и голодны. Давешнему отряду не повезло, но в другой раз такая защита могла и подействовать.
— Турко, мне надоело.
Куруфин грел руки, сидя у огня. Ответом ему снова было молчание и тихий хруст — брат увлеченно грыз дорожный хлеб.
— Тебя вывести из себя всегда было немудрено, но раньше все вокруг мигом узнавали, чем именно ты оскорблен.
Он чувствовал, что еще немного, и гордость возьмет верх над желанием помириться с братом. Но тот его стараний не оценил. Хуже того, Келегорм вскочил с копьем в руках.
— Либо ты перестанешь задавать мне этот вопрос, либо, Эру свидетель, ты перестанешь говорить вовсе.
— Вот до чего ты дошел? — Куруфин тоже поднялся. Его собственная ярость вспыхнула в груди, словно угли, на которые плеснули масла. — Мне небезразлично, что у тебя на душе, но в ответ я получаю угрозы!
Усилием воли он заставил себя немного успокоиться и продолжил уже мягче:
— Вижу ведь, что ты места себе не находишь, и хочу знать причину.
— Если хочешь знать причину, то вот она! — Келегорм вытянул вперед копье, почти касаясь наконечником груди брата. — Ты!
— Почему я? — это был не тот вопрос, который следовало бы задать, но Куруфин был так поражен, что слова сорвались с языка, минуя разум. — Не этот проклятый человек Берен, не нарготрондцы, не Лютиен и даже не твой пес, который тебя предал, а я? Ты совсем ума лишился, Турко?
— Нет, Курво, — зло выплюнул Келегорм. — Ты. Стрелял. В нее.
Он повел копьем в воздухе, но потом все-таки положил его на плечо, перестав грозить им Куруфину.
— Хуана и Берена здесь нет. Но есть ты, и ты — мой брат — меня предал.
— Нет! — воскликнул Куруфин. — Я только...
Но брат отрывистым жестом оборвал его и приложил палец к губам.
— Тшшш... оглянись.
Куруфин обвел взглядом окрестности и тут же понял, что время и место для выяснения отношений выбрано неудачно. Ветер поменялся и теперь дул с Эред Горгорот. Дым костра отклонился к югу, тихо прошуршал мимо колючий шарик высохшего перекати-поля. Пропала мерзкая вонь разлагающихся тел неподалеку, но радоваться этому совсем не стоило. С гор надвигался туман. Но не белый и не сероватый, какой бывает от обычных сырости и испарений, а мутно-черный, словно состоящий не из крохотных капель воды, а из Тьмы и отчаяния. Давно, века назад, братья уже видели такой. Эта Тьма отравила и поглотила в своем ненасытном чреве свет и счастье прежнего Валинора, повергла эльдар в ужас, а Валар — в замешательство. Тьма Унголиант была чернее и гуще, но отголоски ее жили в этих горах, как и отпрыски паучихи.
Келегорм развернулся спиной к костру, напряженно вглядываясь в надвигающуюся черноту. Туман тек по равнинам, наползал волнами, сырой, промозглый и липкий. Живое тепло огня не отгоняло его — напротив, пламя тускнело и гасло, превращаясь в едва тлеющие угли. Постепенно, по мере того, как сгущался мрак, видимость становилась все хуже и хуже. И вот Келегорм уже перестал видеть наконечник своего копья, если держал оружие наизготовку.
— Встань ближе ко мне.
Голос прозвучал глухо, словно через плотную ткань. Однако Куруфин услышал его и, обойдя костер, встал с братом плечом к плечу, зажав в руке меч. Еще недавно Келегорм угрожал брату, и гнев едва не перешел в настоящую злобу и ненависть, но теперь присутствие брата успокаивало. Куруфин не был настолько искусен в охоте на тварей, но все же двое могут куда больше, чем один.
Минуты текли одна за другой, медленно, как неестественно густая вода в отравленных ручьях. Черный туман пах страхом и затхлостью. Он окружал, прилипал к коже, вбирая в себя тепло и душевные силы, оставляя на месте них безысходность и отчаяние. Келегорм и Куруфин считали себя достаточно стойкими, чтобы противиться Тьме. Поначалу так и было, но медленно, подспудно, отвага и решимость сменялись изматывающей тревогой.
Долгое, как казалось братьям, время ничего не происходило, и постепенно напряженное ожидание стало мучительным. Иногда Куруфин поворачивался к костру, чтобы поворошить уголья или подкинуть еще веток из тощей вязанки. Но, несмотря на все старания, огонь умирал.
В небе, с вечера затянутом пеленой облаков, не было видно звезд, и определить, сколько прошло времени, можно было лишь считая удары сердца. Темнота поглощала все, и вскоре костер совсем потух, от него осталась лишь парочка одиноких тускло-красных угольков. Без огня стало совсем неуютно, и Куруфин придвинулся еще ближе к брату, коснувшись того плечом. Келегорм хмыкнул, но не отодвинулся.
В этот момент испуганно заржал конь.
— Почуял унголов? — спросил Куруфин, хотя и так знал ответ. Но собственные голос и речь успокаивали.
— Встанем спинами друг к другу, коня между нами, — вместо ответа скомандовал Келегорм и после небольшой паузы добавил: — Возьми мой лук.
Отыскать коня в тумане оказалось неожиданно легко. Меар выделялся белым пятном, словно Тьма не смела его касаться. Животное мотало головой из стороны в сторону, переступало копытами, но не пыталось убежать. Немного успокоилось лишь тогда, когда Келегорм закрыл ему глаза ладонями и стал с неожиданной для него нежностью нашептывать на ухо. Куруфин различил бессмысленные, но ободряющие фразы вроде «все будет хорошо».
Теперь спина Куруфина упиралась в теплый, чуть дрожащий конский бок, а повернув голову можно было кое-как разглядеть силуэт брата.
И снова они напряженно вглядывались в мглу перед собой, до предела напрягали зрение и слух. Разговор мог бы успокоить и обнадежить, но отвлекаться было нельзя. Время снова тянулось так медленно, что против воли закрадывались сомнения: а вдруг оно вовсе остановилось, и эта ночь будет длиться вечно?

Шорох, нарушивший гнетущую тишину, был тихим, на грани слышимости. Туман глушил его, но для братьев он прозвучал громом, заставил до боли сжать пальцы на древке копья и рукояти меча. Где-то покатился камушек.
— Совсем рядом, — прошептал Куруфин.
Вперившись во тьму, он уже различал едва уловимое движение в тумане. Или только показалось? Он снял с плеча лук и выстрелил наугад в темноту. Стрела не поразила никакой цели, но теперь Куруфин был совершенно уверен, что впереди что-то есть.
— Не трать стрелы, — недовольное ворчание Келегорма теперь казалось таким родным и приятным.
И все же Куруфин огрызнулся:
— Без тебя знаю, что делать.
Он выстрелил еще, и на сей раз невдалеке послышалось отвратительное шипение. Точно определить, откуда шел звук, было невозможно, но этого и не требовалось. Третью стрелу Куруфин направил вслед за первой. Не попал — взял чуть выше, чем требовалось.
За его спиной снова заржал меар, и этот звук отвлекал, сбивал концентрацию.
— С моей стороны идут, — сообщил Келегорм.
Он тоже уже видел движение в темноте, но поразить тварь ему пока было нечем.
— Знаешь что? — заговорил Куруфин раздраженно, но не злобно. — Если они здесь, то какого рауга мы полвечера трупы нюхали?
— Зато ты нашел важное послание, — в тон ему отозвался брат. — Стреляй давай.
— Я же стрелы трачу, — съязвил Куруфин, который как раз натягивал тетиву.
Еще один выстрел мимо цели, но на следующий раз раздалось шипение и тонкий отвратительный писк, от которого ушам сделалось почти больно. Но главное, что теперь тварь была явно ближе. Двадцать шагов, а может, всего десять.
— Лучше бы ты по Лютиен так мазал! А когда надо ты...
Келегорм не договорил очередную злую отповедь, оборвал на полуфразе.
Унгол подобрался совсем близко и стремительно бросился вперед, стремясь нанести удар передними лапами. Лишь в последнее мгновение Келегорм успел выставить вперед копье. Аманская сталь легко пробила прочный хитин, и к тому же унгол собственным немалым весом насадился на наконечник. Раздался еще один писк, на этот раз громкий и еще более невыносимый, и на лицо и руки Келегорма брызнул вонючий ихор. Но тварь от ранения не издохла, только отскочила назад. Она оставалась достаточно близко, чтобы нолдо успел разглядеть отвратительную паучью морду с множеством глаз и гигантскую лапу, от встречи с которой его спасли только реакция и навыки охотника.
Но он видел и еще движение в темноте. С его стороны унгол был явно не один.
— Два или три, — сообщил он брату.
Куруфин промолчал. Он еще не мог различить, сколько тварей к нему приближалось.
— Может, попробуем убраться отсюда? — предложил он.
— В тумане и на одном коне? — Келегорм мотнул головой, хотя его брат не мог этого видеть. — Глупо.
Вместо ответа Куруфин снова выстрелил в темноту — но на этот раз мимо невидимой цели. А в следующую секунду он едва успел защититься от удара сразу двух лап. Он успел выхватить меч и изо всех сил рубанул по одной, от другой же просто увернулся. За его спиной конь отчаянно заржал, но все еще стоял смирно, хотя чудовище лишь чудом не распороло ему бок.
Унгол проявил осторожность: он никуда не торопился, ведь деваться добыче было некуда. Он отступил. Но спустя мгновение атаковал снова, и одновременно с ним другие гигантские пауки набросились и на Келегорма. Черный туман вокруг сделался еще более затхлым, зловонным и душным, и таким густым, что разглядеть унголов можно было лишь тогда, когда они оказывались совсем близко. Их лапы и жвала устремились к эльфам будто бы из сплошного облака тьмы, а с невидимым врагом бороться куда тяжелее. Лишь опыт и расчет могли подсказать, где находится тварь и как поразить ее в уязвимое место.
Куруфин крутился и отпрыгивал из стороны в сторону, размахивая мечом, пытаясь хотя бы отогнать ужасных созданий подальше. Келегорму было одновременно и проще, и труднее: копье позволяло держать большую дистанцию, но он знал, что, если удача изменит ему, и хоть один унгол подберется ближе, чем на расстояние удара, противопоставить ему он сможет только короткий кинжал, толку от которого исчезающе мало.
Пару раз задели лошадь — лапы оставили на боку и крупе глубокие раны. От этого животное встрепенулось, намереваясь сбежать, но тут же отскочило назад, чуть было не угодив к еще одному унголу.
Против воли перед глазами обоих братьев встала одна и та же картина — разоренная стоянка, на которую они недавно наткнулись. Разбросанные вещи, обезображенные трупы, гниющие и постепенно засыпаемые серой пылью. Неужели им суждена та же участь? Сгинуть бесследно в этих гиблых землях, где, может быть, их найдет еще какой-нибудь отчаянный путник — и пройдет мимо? Оба они были отважными и умелыми воинами и ни разу в бою не трусили и не проявляли малодушие, но здесь, среди тьмы, в средоточии древнего и отвратительного зла, потребовалось все самообладание, чтобы не поддаться постыдному и губительному страху.
— Пойдите прочь! — выкрикнул Келегорм, но его звонкий голос, как и раньше, глох и тонул в тумане.
Подавшись вперед всем телом, он поразил копьем паука, который как раз собирался достать его передними лапами, отчего приподнялся на шести задних, открыв уязвимое брюхо. Наконечник вошел глубоко в плоть, и ихор потек по древку. Тварь задрожала и забилась, пытаясь соскочить с причиняющего ей боль оружия, но не в силах этого сделать. Келегорм же налег на копье, проталкивая его дальше. Теперь ихор не только тек по древку, но и толчками вырывался из пасти между жвалами. Брызги мерзкой жидкости попали на лицо, и глаза теперь немилосердно щипало, но Келегорм не мог утереться. Вскоре унгол стал биться слабее, и нолдо собирался уже выдернуть копье, но в этот момент его бок пронзила резкая боль, а от удара его мотнуло в сторону так, что он едва не выпустил копье. Кое-как высвободив оружие, Келегорм отмахнулся окованной железом пяткой, но та стукнула о твердый панцирь, не причинив вреда.
Тем временем Куруфин, изловчившись, отсек одну из протянувшихся к нему лап. И тут же обратным движением разрубил паучью голову — не понять, того же паука или другого. В тумане слышались писк и шипение, но твари, похоже, были голодны и не собирались отступать. К ногам метнулась тень, и Куруфин взмахнул мечом, не глядя, просто повинуясь интуиции — но унгол успел убраться раньше, и клинок чиркнул по земле. Именно в этот момент брат коротко вскрикнул, но Куруфин не мог даже повернуть голову, иначе мгновенно достался бы тварям на ужин. Но он знал, чувствовал, что Келегорм жив и ранен не то, чтобы серьезно — это было главное.
И действительно, кое-как отмахнувшись от одного паука, Келегорм развернул копье и рубанул широким наконечником по другому. Двигаться стало труднее, и нолдо чувствовал, как по рубахе и штанам течет кровь, а с нею уходят силы, однако он мог продержаться еще долго. Может быть, до самого утра, когда унголы попрячутся в свои логова. До рассвета ведь оставалось не так уж много.

Братья рубили и кололи, не обращая внимания на раны и усталость, и им даже как-то удавалось защитить коня. За туманом и облаками не было видно неба, но внутреннее ощущение времени подсказывало, что продержаться осталось от силы час. Чуть поодаль, невидимая для эльдар, пара унголов уже отчаянно пищала и шипела — израненные твари бились в агонии. Новые вроде бы не прибывали (хотя этого нельзя было сказать наверняка), еще некоторые раненые решили все-таки убраться подальше.
— Как ты? — не оборачиваясь, спросил Куруфин.
Ответ последовал не сразу, и за несколько мгновений молчания Куруфин успел внутренне похолодеть. На самом деле его брат просто переводил дух, а звуки его тяжелого прерывистого дыхания скрывала густая тьма.
— Просто превосходно, — бросил в ответ Келегорм.
— Что-то непохоже...
Куруфин все-таки посмотрел на него, повернувшись полубоком и выгнув шею.
— Не отвлекайся, дурень!
Брат, словно почувствовав его взгляд, тоже обернулся. И лишь для того, чтобы увидеть, как небольшой, размером с крупную кошку, паук прыгает на так неудачно подставленную спину Куруфина.
— Стряхни его! Стряхни! — закричал он.
Но было поздно. Мелкий унгол вонзил свое жало прямо в спину, и взгляд Куруфина остекленел буквально за несколько мгновений, а затем нолдо мешком повалился за землю.
Келегорм, пригнувшись, пролез под брюхом коня, чтобы защитить брата, но не успел. Другой унгол, огромный, подхватил бесчувственное тело жвалами и понесся прочь. Он двигался быстро — куда быстрее, чем может бежать эльф или скакать раненая измученная лошадь, пусть и валинорской породы.
— Нет-нет-нет-нет-нет... — бездумно повторял Келегорм, задыхаясь от бега в бессильной попытке настичь тварь.
Рана в боку горела огнем, ноги постепенно становились ватными, и наконец он рухнул лицом прямо в сухую колкую пыль.
— Нет...
Унголы больше не трогали его. Они получили добычу и не хотели связываться с опасным противником, а потому просто ретировались. Некоторое время Келегорм так и лежал, распростершись на земле и в отчаянии стуча по ней кулаком. Вся злость и обида на брата развеялись, словно туман под лучами солнца, и остался только дикий, безумный страх за его жизнь.
Туман и правда развеивался, истончался и исчезал, а в пасмурном небе загорался бледный серый рассвет. Но Келегорм этого не видел. Он представил, как отвратительные создания опутывают Куруфина, бесчувственного, липкими тенетами, подвешивают в своей тайной норе, а затем медленно поедают его размягчившуюся плоть, высасывают, словно кисель через соломинку, пока не останутся только высушенные кости в мешке из паутины.
— Ни за что...
Усилием воли Келегорм заставил натруженные мышцы снова двигаться и даже немного отрешился от боли в боку. Зато обнаружил множество мелких ран и ушибов, которые раньше не замечал — сначала в пылу боя, затем во время погони. Он кое-как поднялся, сначала на колени, упираясь руками в землю, затем встал на ноги. Его шатало, во всем теле чувствовалась слабость; губы, рот и горло пересохли от жажды и пыли, которую нолдо неминуемо вдыхал. Фляжка с водой, висевшая на поясе, как на зло, потерялась. Так что Келегорм, тяжело опираясь на копье, побрел назад, к стоянке. Но путь, который он в отчаянной попытке спасти брата преодолел, казалось, в считанные минуты, оказался долгим и мучительным, так что, добравшись до потухшего костра, он первым делом просто рухнул на землю.
Затем снова заставил себя подняться и почти ползком добрался до оставленных рядом вещей. Первым делом схватил бурдюк с водой, вцепился в него, как безумный, и сделал несколько жадных глотков — пил так, что едва не захлебывался. Лишь утолив первую жажду, заставил себя успокоиться и поглощать воду медленно, подолгу держа ее во рту, чтобы обмануть собственные ощущения и не тратить драгоценную жидкость слишком много.
В голове немного прояснилось, и Келегорм попытался оценить свое состояние. Ночь боя с тварями — тяжелое испытание, но не для такого воина, как он. Должно быть, проклятая тьма вытягивала из него силы. Пил он не так давно, вечером, а значит, не должен был так страдать от недостатка жидкости, да и слабость во всем теле не была похожа на обычную усталость. Он задрал рубаху и осмотрел рану — и обнаружил именно то, чего опасался: она все еще кровоточила. Низ рубахи и вся штанина были насквозь мокрыми, кровь залилась и в сапог.
Отправляться на поиски Куруфина, когда собственные дела так плохи, было нельзя. Сперва Келегорм должен был помочь самому себе. Еще одно усилие, и он дотянулся до другой сумки, в которой нашлись чистые бинты, заживляющая мазь, а также нить и кривая игла, которой зашивают раны. Келегорм разложил все это перед собой, затем, морщась от боли, стянул через голову рубаху. Набрал в горсть воды из бурдюка и стал аккуратно промывать поврежденный бок.
Кожа и мышцы были разорваны, и в это кровоточащее месиво набились обрывки одежды и вездесущая пыль. Но хуже была какая-то вонючая темно-серая грязь — должно быть секрет с паучьей лапы. Может быть, именно из-за нее кровь все никак не могла остановиться. Келегорм коснулся пальцами раны и чуть надавил, прислушиваясь к своим ощущениям. Касаться рассеченного мяса было, ожидаемо, ужасно больно, но боль уходила и глубже. Тогда он убрал руку и надавил чуть в стороне от раны. Было так же больно, а еще кости ощущались непривычно. Одно или два ребра точно сломаны. Это было скверно. Но Келегорм порадовался хотя бы тому, что осколки ребер не повредили легкие — а такое вполне могло случиться.
Края раны разошлись так, что между ними почти помещалось пол-ладони. Хуже того — они были неровные, и кожу пришлось бы срезать, чтобы ушить, и даже так шов разошелся бы от резких движений. Рассудив так, нолдо убрал иглу и нити и просто плотно замотал себе бок, заодно зафиксировав и ребра.
Закончив с этим, он собрал вещи и навьючил их на коня. Подобрал валяющиеся на земле меч и лук, собрал стрелы, которые смог найти в пыли и какие не унесли в себе унголы. Утро только начиналось, но твари могли уйти далеко, а настичь их нужно было днем, пока они спят.
Келегорм пошел по свежему следу.

Унголы — массивные создания, их лапы оставляют царапины и зарубки даже на голых камнях, а пыль еще не успела все их занести. Так что Келегорм ехал так быстро, насколько это было возможно, лишь иногда спускаясь и разглядывая землю, дабы убедиться, что он не сбился с нужного направления. Вслед за тварями он приближался к мрачным скалам, предшествовавшим отвесной черной стене Эред Горгорот.
К середине дня он достиг этих скал, а под ними обнаружил множество нор, широких и темных. В них даже сейчас клубилась та же тьма, что укрывала эти земли ночью, отчего каждая нора казалась зияющим провалом в бездну. И к каждой вели следы. Как найти нужные?
Здесь Келегорм отпустил коня, наказав ждать неподалеку, оставил себе только воду, малую часть припасов и оружие. А сам принялся внимательно изучать каждый проход, ища хоть какие-то признаки брата.
Он буквально прополз мимо всех ходов, разглядывая каждую пядь пыльной земли. И где-то через час таких стараний ему улыбнулась удача: маленькое пятнышко крови, уже засохшей и перемешанной с вездесущей пылью. Но путники здесь бывают нечасто, и вряд ли твари утащили к себе кого-то еще. Значит, это была кровь Куруфина.
Выпрямившись, Келегорм остановился у ближайшей к своей находке норы, пытаясь разглядеть хоть что-то в зловонном мраке. Разумеется, тщетно. Будь там, в лапах у унголов, кто-то другой, не его брат, Келегорм, может, и не решился бы один лезть в эти пещеры. Но теперь он помедлил лишь для того, чтобы сделать еще пару глотков чистого воздуха и бросить взгляд на серое небо — быть может, небо он видел в последний раз.
Затем достал из сумки сокровище: маленький рукотворный камень. Это было одно из первых творений отца. Крошечная звездочка, лежащая на ладони, давала мало света, но это было как раз то, что нужно, дабы не заблудиться в темноте, но и не потревожить спящих тварей.
Выставив камень перед собой, Келегорм двинулся вперед.
Он увидел широкий центральный проход, округлый, с неровными стенами, то ли выточенный, то ли выгрызенный в скале. Впрочем, нолдо мало волновало, как именно унголы создают себе жилища. Вытянутая рука не доставала до потолка и до стен, если он стоял посередине норы. Здесь все было заполнено черным туманом, так что камень освещал пространство не больше, чем на расстояние вытянутой руки. Воняло гнилым мясом, застарелым паучьим секретом и еще чем-то непонятным, но омерзительным.
Келегорм осторожно шел по туннелю, время от времени приближая камень к стенкам. И не зря — спустя пару десятков шагов стали появляться боковые ответвления, более узкие и тесные. И, поскольку больше никаких следов не нашлось, Келегорму предстояло изучить их все. Лишь одно обстоятельство облегчало поиск: унгол, утащивший Куруфина, был огромен, а потому в совсем узкие туннели можно было не соваться.
В первом боковом туннеле воняло еще сильнее, а стены были ближе, так что Келегорм мог достать кончиками пальцев до них и до потолка. Здесь он продвигался медленно, внимательно смотря под ноги и по сторонам. И не зря. Он вовремя опустил светильник, чтобы увидеть липкие нити паутины, толстые, как канаты. Они протянулись внизу тоннеля, и легче легкого было бы зацепиться за них ногой. Так любой незваный гость застрял бы и, пытаясь высвободиться, привлек пауков.
Но Келегорм ловко перешагивал опасные тенета, стараясь вовсе их не касаться. А они встречались уже не только под ногами, но и на уровне пояса или плеч. Так, один раз он все же нечаянно задел паутину рукавом рубахи, и тот намертво приклеился. Но нолдо не стал дергать нить, а просто отрезал кусок ткани.
Ход часто поворачивал, пол был неровным, выщербленным. Кое-где валялись обломки камня, кости и даже мелкие мертвые пауки — возможно, сожранные своими же собратьями. Но навыки охотника помогали Келегорму ступать мягко и бесшумно, так что ни паучий панцирь, ни кость не хрустели под его ногами. Светильник выхватывал из темноты то стены туннеля, то паутину, то мусор или кучки экскрементов.
Наконец Келегорм оказался перед обширным залом. Даже в тусклом свете камня были заметны белые коконы: продолговатые, подвешенные к потолку, и шарообразные, прилепленные к полу и стенам. Унголы были здесь же, черные и поначалу невидимые. К счастью, они спали после ночной охоты, и нолдо, осторожно ступая и внимательно смотря под ноги, прокрался мимо них. Ему пришлось пройти вдоль стены, и сперва он увидел круглые коконы. Под толстым слоем грязно-белой паутины что-то копошилось. Здесь нити были не липкими, и над Келегормом возобладало любопытство. Чуть раздвинув паутину, он сумел разглядеть множество мелких, не больше крупной крысы, черных унголов, бодро ползающих по своей «колыбели». Поморщившись от отвращения, Келегорм быстро вернул все нити на место, пока детеныши не разбежались.
Затем весьма замысловатым путем все-таки добрался до подвешенных коконов. Толкнул нечаянно один — раздался сухой стук костей. Вопреки логике и здравому смыслу черный панический ужас холодным комом зародился в груди и расползся мелкой дрожью по позвоночнику. А вдруг это Куруфин? Нет, конечно, не он. Эти кости были старыми, и даже паутина кокона успела высохнуть. Клейкого секрета на ней уже не было, а нити стали зеленоватыми.
Но Келегорму нужно было успокоиться, и он осторожно разрезал паутину там, где должно было быть лицо. На него пустыми глазницами смотрел посеревший череп, на котором кое-где остались куски разложившейся и почерневшей плоти. Смердело все это ужасно, и Келегорм отшатнулся.
Переждал немного, опасаясь, что изменение запаха разбудит унголов, но все было спокойно, лишь один из них повернулся и заскрипел суставами во сне. Келегорм мог бы убить тварей, но это было слишком опасно. Пауки живучи, а если хотя бы одного не прикончить с первого удара, он переполошит остальных, и тогда всему конец.
Когда в пещере снова воцарилась тишина, Келегорм взрезал следующий кокон. Открывшаяся ему картина была еще более мерзкой. Человек или эльда — уже не понять — был мертв, но еще не до конца съеден. Размягченная плоть оплывала с костей, словно расплавленный воск, из вытекших глаз сочилась буро-красная жижа. Рот был раскрыт, и остатки языка вывалились наружу. Волосы, перемешанные с отслоившимися лоскутами кожи, грязным комом лежали под черепом на паутине. То же самое ждет Куруфина, если его не спасти.
Поборов приступ тошноты, Келегорм точно так же изучил все коконы, но в них не было ни одного живого, и брата тоже не было. Время шло, а впереди было еще много нор, много коконов и невообразимое количество мерзости, но нолдо не собирался отступать.

Ощущение времени здесь терялось, но Келегорм полагал, что нашел брата почти ночью, потому что унголы, еще сонные, уже начинали шевелиться, и ему часто приходилось прятаться в закутках и отнорках, пережидая.
Свежий липкий кокон висел посередине небольшого зала. Здесь беспокойным сном спал все тот же огромный паук, что утащил Куруфина. Видимо, тварь не желала делиться с сородичами своей добычей, а потому других унголов поблизости не оказалось. Келегорму это было на руку. Когда нолдо разрезал паутину на лице, он увидел, что Куруфин без сознания и мертвенно-бледен, кожа его приобрела серовато-зеленый оттенок. Но он еще жил, Келегорм услышал слабое дыхание. Значит, все было не зря!
Потолок был высоким, и Келегорм стал искать какой-нибудь камень, который он мог бы придвинуть, чтобы залезть на него и срезать паутину. Но именно в этот момент унгол резко вскочил, разбуженный чужим присутствием.
Злобно зашипев, он бросился на эльфа, целя в него передними лапами.
Келегорму пришлось бросить попытки освободить брата и принять бой. Копье в пещере было бесполезно, но меч мог сослужить ему добрую службу. Нолдо отскочил к стене, выставив перед собой клинок, готовый защищаться.
Тварь медленно, примериваясь и принюхиваясь, сделала пару шажков к нему, а затем снова бросилась. И чтобы увернуться, Келегорму пришлось упасть на пол и перекатиться в сторону. Недавняя рана отозвалась ослепляющей болью, но маневр оказался удачным: когда он поднялся на ноги, перед ним оказался огромный бок унгола, по которому он рубанул изо всех сил.
Раздался писк, но паук собирался оборонять свое логово и свою добычу, так что его это только разъярило. Развернувшись, он опять попытался достать Келегорма лапой, но на этот раз нолдо сумел не только отбить удар, но и попасть мечом точно в уязвимое сочленение. Впрочем, для унгола охрометь на одну лапу — не самая большая потеря. Он снова наседал, а Келегорм отбивался и уворачивался, но никак не мог нанести серьезных повреждений. И, несмотря на всю скорость и ловкость, его неминуемо прижимали к стене. Он понимал, что шансы тают, а сейчас, усталый и раненый, долго биться он не в состоянии. Значит, оставалось рискнуть.
Не пытаясь больше остановить тварь, Келегорм сам отпрыгнул к стене и уперся в нее спиной. Как он и ожидал, унгол, почуяв, что жертва пытается убежать, рванулся вперед, и нолдо воспользовался единственной возможностью выйти победителем из этой схватки. Он резко выставил меч прямо перед собой, держась за рукоять обеими руками.
Унгол сам налетел на клинок, и острое лезвие вошло ему точно между жвалами, пронзив голову насквозь. И все же, уже умирающий, огромный паук врезался в Келегорма, с огромной силой впечатав его в стену. Из легких вышибло весь воздух, перед глазами пошли цветные пятна, а и без того поврежденные ребра, казалось, вспыхнули жарким пламенем. Тусклый свет камня померк, а сам камень выпал из безвольно разжавшихся пальцев и укатился куда-то под унгола.
Келегорм не знал, сколько времени провел без сознания. Он полусидел у стены, прижатый к ней все еще подергивающейся в агонии тушей, светильник пропал, а рукоять его меча торчала из головы твари и упиралась ему в грудь.
Еще несколько минут он потратил на то, чтобы хоть как-то восстановить дыхание. Затем уперся руками в унгола и, застонав сквозь стиснутые зубы, отодвинул его от себя. Голова от этого закружилось, и пришлось снова пережидать, чтобы не провалиться в забытье.
Но под телом твари обнаружился камень, серебряной звездочкой сиявший на грязном залитом ихором полу. Келегорм подобрал его и бережно оттер от вонючей жидкости. Теперь осталось взобраться на что-нибудь — например, на убитого унгола — срезать с потолка кокон и спасти брата...

Келегорм не помнил, как сделал это. Весь дальнейший путь был словно в тумане, сквозь который его вели скорее упрямство, инстинкты и яростное желание жить, нежели разум. Он начал что-то осознавать уже снаружи, когда вместе с все еще спелёнатым паутиной Куруфином взобрался на коня и помчался прочь.

Они скакали до самого утра, стремясь убраться как можно дальше от паучьего гнезда, а на рассвете Келегорм остановился и буквально повалился с коня на землю. Но затем нашел в себе силы встать, уложить на расстеленный плащ Куруфина и только потом забыться чутким, беспокойным сном.
Только днем у него хватило сил срезать с брата паутину. Теперь было видно, что унгол, к счастью, не начал его жрать, и серьезных повреждений на теле не обнаружилось. Действие яда постепенно проходило, дыхание становилось чаще и глубже, а коже теряла зеленоватый оттенок.
Ободренный этим открытием, Келегорм уложил брата поудобнее, затем осторожно напоил водой: оказалось, глотать тот мог. Сам он подкрепился все той же водой и куском дорожного хлеба, а затем улегся рядом с Куруфином и снова уснул, несмотря на опасность. Здесь силы восстанавливались медленно, а ночью ему предстояло сторожить стоянку в одиночку.
Он проснулся вечером и до следующего рассвета напряженно вглядывался в темноту, время от времени прислушиваясь к дыханию Куруфина. К середине ночи забытье от яда сменилось спокойным, почти здоровым сном. И им наконец повезло — ни черного тумана, ни унголов не появлялось.

Куруфин очнулся в середине следующего дня, когда Келегорм наконец смог заняться обустройством стоянки и даже нашел немного хвороста для костра. Возможно, он пришел в себя некоторое время назад, но не выдавал себя, молча наблюдая за братом.
— Прости меня, — это были первые слова, которые он произнес.
— Курво! — Келегорм тут же подскочил к нему.
Наклонившись, он вгляделся в его лицо, потрогал все еще слишком холодный лоб, пощупал пульс на шее.
— Как ты?
— Прости, что стрелял в Лютиэн, — вместо ответа продолжил Куруфин.
— Давай потом, — Келегорм отмахнулся. — Главное, что ты очнулся наконец. Я уж думал...
— Нет, сейчас...
Куруфин попытался мотнуть головой, но у него вышло лишь слегка пошевелиться.
— Тебе это было важно. Прости меня. Я был в бешенстве и хотел отплатить за потерянное войско, за сына, который от меня отвернулся, за свое позорное поражение... За то, что дочь Тингола досталась не тебе, а этому человеку...
— Я не желал ей зла, — Келегорм сглотнул. Ему хотелось прокричать эти слова, но он не позволил себе повысить голос на едва живого брата. — Никогда. Я хотел уберечь ее от безумной затеи полезть прямиком в лапы Моринготто. Я любил ее и до сих пор люблю, а ты... — он осекся и сделал паузу, чтобы все-таки не сорваться на крик или, того хуже, не ударить Куруфина. — А ты из моего же лука пытался убить ее!
Его брат отвел взгляд.
— Мне жаль. Так ты простишь меня?
— Не знаю. Может, настанет время, когда я прощу тебя, — честно признался Келегорм. — Но после всего, что было... Пусть это останется между нами. Мы вернемся к Нэльо, а перед тем вместе подумаем, как рассказать ему, чтобы ему не захотелось изгнать нас к раугам. Ты доставишь послание из Хитлума, раз так за него уцепился.
Он наклонился над Куруфином и смотрел ему прямо в глаза.
— А о том, как ты выстрелил в Лютиэн, не узнает никто. И мы больше никогда не заговорим об этом, будто того дня вовсе не было. Ты понял меня?
Куруфин слабо улыбнулся и кивнул.

@темы: творчество, толкин, фанфики

---

C ЗФБ, стихи

Пафос, много пафоса)

Название: Мы отступаем
Задание: Красное и черное
Размер: драббл, 86 слов
Пейринг/Персонажи: воины Первого Дома
Категория: джен
Жанр: драма, стихи
Рейтинг: PG
Краткое содержание: начало Дагор Браголлах

Черное — небо, алое — пламя.
Снег испарился, плавится камень.
Гибель за нами.
Мы отступаем.

Алое — пламя, черное — пепел,
Как раскален северный ветер!
Лица алеют
В огненном свете.

Алым пожаром вспыхнули травы,
В мареве дымном алое знамя.
К Химрингу путь
Устлан телами.

Черными стали белые стены,
Черным равнину пепел оденет.
Стойкости нашей —
Есть ли пределы?

Так истекает время Осады,
Тьма пробудилась, Тьма уже рядом.
Воздух наполнен
Дымом и ядом.

Так исполняется наше проклятье,
Так наступают черные рати.
Если падем мы —
Сможем подняться?

Черное — небо, алое — пламя.
Мы отступаем.

@темы: творчество, толкин, фанфики

---

С ЗФБ, тексты, нерейтинг

Немного не очень доброго стеба.
Хотела ограничиться только Первым Домом, но вылез Второй, и их стало поровну)

Название: Преемственность поколений
Бета: Хэлле
Размер: драббл, 398 слов
Пейринг/Персонажи: Феанор, Келебримбор, Финголфин, Гил-Галад
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: что еще делать в Мандосе, кроме как говорить о судьбах?
Примечание: какая у потомков Финвэ жизнь - такой и юмор

— Кольца! Подумаешь, кольца! — Феанор пренебрежительно фыркнул и махнул призрачной рукой.

Фыркал он, впрочем, тоже иллюзорно, но Келебримбор прекрасно его понял.

— Мои Кольца были способны замедлять старение мира! — горячо выпалил он.

— А в Сильмарилях были заключены судьбы мира и неискаженный свет Древ!

— Уж прости, света Древ у меня не было, — Келебримор состроил гримасу.

— Да и помогали тебе то наугрим, то вообще Тху, — продолжал Феанор, словно вовсе не слышал этого замечания.

— Ну и что? — Келебримбор взвился пуще прежнего. — Идея-то была моя! И к Трем Кольцам никто, кроме меня, руку не приложил!

— И обманул тебя Тху. Надо же было его слушать!

Келебримбор ответил не сразу. Некоторое время он сверлил своего деда взглядом столь пламенным и гневным, что в пору было опасаться, как бы не загорелись гобелены на стенах Чертогов Намо.

— Тебя Моринготто тоже обманул, — процедил он, и в его тихих словах ярости было больше, чем в боевом кличе. — И тоже привел к гибели.

— Я никогда его не слушал, — отрезал Феанор.

— И помогло тебе это? Он одурачил тебя, даже не перейдя порог нашего дома.

Теперь настал черед Феанора возмущенно молчать.

— И знаешь что? — пользуясь паузой, добавил Келебримбор уже почти примирительным тоном: — Кое в чем я тебя все же превзошел. Из-за моих Колец мир не знал покоя целых две Эпохи, а из-за твоих Камней — одну, и то короткую.


Тени в Мандосе не могут говорить, но мысли слышны другим душам, словно голоса. И этот спор не мог не привлечь внимание двух других теней, до того молча прогуливавшихся вдоль увешанной гобеленами стены зала.

— Ты только послушай, о чем они говорят! — воскликнула одна из них. — Как же я намучился с Тэлперинкваром! Сколько говорил ему о благоразумии, сколько убеждал — все без толку. И вот, погляди, он едва ли не гордится тем, что натворил!

— Убеждал и говорил о благоразумии, Эрейнион? — вторая тень невесело усмехнулась. — Сколько я ни пытался образумить его деда, не получил в результате ничего хорошего. Это называется преемственностью поколений.

Финголфин помолчал немного, глядя на спорщиков то ли сочувственно, то ли просто задумчиво, а затем добавил:

— Есть вещи, которые никогда не меняются. Наши потомки повторяют наши судьбы, и смотреть на это бывает нелегко.

— Ну ведь я-то... — начал было Гил-Галад.

Но Келебримбор, которому явно казалось недостаточным язвить только кому-то одному, окликнул его с другого конца зала:

— Конечно, отличаешься, никакого сходства не найти!

Не менее резкий ответ уже почти оформился в законченную мысль, но Гил-Галад оглянулся и умолк. Сквозь полупрозрачную тень его деда просвечивал вышитый на гобелене Саурон.

@темы: творчество, толкин, фанфики

---

Текст на флешмоб №1

Для spielbrecher

Задание: "Также она чаще поступала плохо, чем хорошо, и когда ей это было запрещено, она сбежала в лес и стала убивать людей ради денег."

Внезапно получилась очень отдаленная стилизация на истории ужасов. Типа викторианская эпоха, все дела.
Пока небечено, но со временем блох выловлю.

Галатея.

Дождь лил стеной, холодный ветер пробирал до костей, бросал крупные капли в лицо, хлестал так, что трудно было вдохнуть. В мгновение ока я вымок так, будто во всей своей одежде упал в реку. Но это я еще мог стерпеть. А потом к дождю добавились еще и крупные градины, больно стучавшие по голове и плечам, и тогда я был рад уже любому укрытию.
На мою беду дорога была пустынна, а дождь и град даже не думали прекращаться. Я продрог, в сапогах хлюпало, а замерзшие пальцы уже потеряли чувствительность. Только движение позволяло сохранить немного тепла, но я знал, что если остановлюсь и не смогу развести костер - а ни единой сухой веточки вокруг не было - то мне повезет, если к утру я не замерзну насмерть. А уж лихорадка, сущая погибель для путника, мне совершенно точно обеспечена.
Опускалась ночь. За пеленой дождя ничего было не разглядеть, и я просто брел по колено в жидкой грязи по превратившейся в болото дороге, не особенно надеясь на удачу.

(2443 слова)

Пока наконец, словно подарок судьбы, впереди не показался большой дом на холме. Темный, заброшенный и уже порядком обветшалый особняк, окруженный зарослями, некогда бывшими садом, выглядел не особенно приветливо. О таких местах обычно ходят жуткие легенды. В иное время я бы обошел это место десятой дорогой, может быть, просто заночевал бы под открытым небом. Но в тот вечер особняк обещал крышу над головой, и какие бы страшные тайны он ни хранил - они казались мне добрыми соседями.
Калитка была открыта, а вот широкие двери оказались забиты досками. Но гвозди давно проржавели, а дерево прогнило, так что после нескольких минут усилий я проник внутрь.
Меня встретили темная пустая прихожая, заваленная пыльным хламом и длинный темный коридор со скрипучими полом. Здесь было сыро и ничуть не теплее, чем на улице. Напротив, холодно, как в склепе. Однако дождь и град уже не низвергались с небес на мою голову, и я, оставляя в пыли мокрые следы, добрался до гостиной. К счастью, камин оказался исправен, а вот дров не было. Мне пришлось поломать некоторую мебель и разобрать паркет в углу, а на растопку пустить страницы из книги. Вскоре разгорелся вожделенный огонь, и мне показалось, что мои злоключения кончились. Раздевшись до исподнего и развесив одежду на шкафы и кресла, я лег на теплый, траченый молью ковер прямо перед камином.
Ты бы я и забылся спокойным и счастливым сном, но это мне не удалось. Я плохо засыпаю на новом месте, а здесь было, к тому же, слишком мрачно. Теперь, отогревшись, я принялся оглядывать свой временный приют, и сон у меня сняло как рукой.
Меня окружали темные кресла, грязно-мышиные пыльные обои, пара картин в темных тонах, на которых из-за все той же пыли ничего нельзя было разобрать. Несколько шкафов с книгами, старинная люстра, заляпанная многими слоями воска... но куда хуже было другое. На шкафах, полках и над камином, там, где обычно бывают разного рода безделушки, статуэтки, красивая посуда и прочие милые вещицы, стояли совсем другие украшения. Множество банок мутного стекла, в которых плавали заспиртованные части человеческих тел. Несколько рук, мужских и женских, уже посеревших и явно подпорченных, покоились там. Сморщенная голова смотрела на меня белыми глазами, а рядом с ней в соседних сосудах красовались сердце и желудок...
Меня чуть не вывернуло от такого зрелища, но трогать банки я не стал. В конце концов, это были всего лишь мертвые куски мяса, которые никак не могли мне навредить. А разобьешь такой - и не избавишься от жуткой вони.
Затем я обратил внимание на книгу, послужившую мне растопкой.
Заглавие как раз и подарило мне огонь, но я сразу понял, что передо мной был дневник. Устроившись поудобнее, чтобы на пожелтевшую бумагу падало больше света, я принялся читать. Разумеется, мне было интересно, что же за человек обставил свое жилище таким жутким образом.

"Больше сотни человеческих тел и годы работы, - гласила первая запись, - не были потрачены впустую. Сегодня моя Галатея закончена. Ее тело полностью здорово. Она дышит, ест через питательную трубку и даже иногда двигается во сне."

Под рукописными строками обнаружился весьма искусно сделанный рисунок. Узкая кровать, похожая на больничную койку, а на ней - обнаженная женщина. Глаза ее были закрыты, изо рта и ноздрей тянулись трубки, другие трубки, более тонкие, входили в вены на руках и ногах. Не покривив душой, я бы сказал, что эта женщина была прекрасна. Идеальные пропорции фигуры, тонкие, правильные черты лица, густые длинные волосы, аккуратно уложенные на подушку, словно черное покрывало. Только одно ее портило - множество швов на светлой и, я уверен, нежной коже.
Вот, значит, зачем хозяину особняка были нужны все эти препараты. Он - то ли безумец, то ли гений - пытался искусственно создать человека.
С сожалением оторвавшись от рисунка, я перевернул страницу.

"Прошло три дня. Галатея открыла глаза. Мое прекрасное, чистое создание. Верно я подобрал ей имя, ибо полюбил ее с первого взгляда. Я любил ее и раньше, когда сшивал по крошечным лоскуткам ее совершенное тело, когда накачивал кровью ее сердце и учил ее дышать. Но сейчас я узнаю ее по-настоящему..."

За этими восторженными словами последовали куда более строгие записи. Похоже, создатель Галатеи был в куда больше степени ученым мужем, чем вдохновенным творцом. Или, может, свои вирши высказывал вслух, оставляя бумаге только сухие факты.

"Галатея откликается на свое имя, учится говорить. Ее голосовые связки приспособлены к речи, интеллект соответствует разуму ребенка, но быстро развивается. Словарный запас насчитывает больше двухсот слов после трех дней занятий.
Ест и справляет потребности самостоятельно.
Одевается также без посторонней помощи, учится обслуживать себя."

Кажется, жизнь у них стала налаживаться. Я бегло проглядел бытовые подробности. Пигмалион - теперь я называл хозяина дома так - скрупулезно описывал, как Галатея наконец сумела надеть корсет, как училась работать в саду и исполнять кое-какие обязанности по дому. Видимо, прислуги здесь не было. Куда больше меня интересовали взаимоотношения создателя и его творения, на подробности которых Пигмалион оказался скуп.

"Галатея привязана ко мне. Я объяснил ей значения понятия "любовь", и она ответила, что любит меня. Но эта любовь - не любовь женщины к мужчине. Нечто среднее, между любовью ребенка к родителю и собаки к хозяину."

"Ее настрой правильнее всего назвать радостным удивлением. Галатея любопытна, постоянно задает вопросы обо всем, что видит. Я ничего не запрещаю ей, только забочусь об ее безопасности."

Должно быть, Пигмалион был счастлив с ней. Безумец на миг предстал передо мной в образе доброго волшебника, сотворившего настоящее чудо. Но отчего же теперь этот дом оказался покинут и заколочен? Отчего же теперь он кажется таким жутким? Я читал дальше.

"Нрав Галатеи начал меняться. Она все так же слушает меня беспрекословно, но стала болезненно реагировать на запреты, без которых я все же не смог обойтись. Когда ее интерес к дому и саду оказался исчерпан, Галатея попыталась забраться в мою лабораторию, и я не пустил ее.
Галатея подчинилась, но этот первый конфликт оставил у нее глубокое впечатление. Она разразилась слезами, после этого полдня ходила подавленной. К вечеру у нее случилась вспышка агрессии. Она свернула шею моей канарейке, а затем долго рвала с корнем цветы, за которыми раньше так любила ухаживать. Моих требований прекратить она будто бы вовсе не слышала.
Должно быть, в ее мозгу есть некоторые нарушения, но, увы, я уже не смогу вскрыть ей череп и исправить ошибку хирургическим путем.
Глубокой ночью Галатея успокоилась и горько сожалела о содеянном."

Теперь мне казалось, что передо мной начало настоящей истории о чудовище. Впрочем, возможно, это жуткая атмосфера особняка и разыгравшееся воображение играли со мной злую шутку. Убитая канарейка еще не делала Галатею исчадием ада.

"Завел Галатее щенка, чтобы она училась проявлять заботу. Галатея счастлива."

"Спустя два дня щенок нечаянно укусил ее по время игры. Я прибежал на отчаянный скулеж и увидел, как Галатея одну за другой вонзает в несчастное животное вязальные спицы.
Я пришел в ужас и в порыве чувств ударил Галатею по щеке. Щенка было уже не спасти, но пощечина, как ни странно, отрезвила Галатею."

На этом моменте наклонности прекрасного творения уже и в мою душу заронили зерно страха. Говорят, все убийцы начинают с малого. Говорят, чудовища вырастают постепенно, поначалу довольствуясь такими никому не заметными, казалось бы, незначительными злодеяниями. Я уже был почти уверен, что гибелью канарейки и щенка эта история не закончится.

"Случай с щенком не идет у меня из головы, - словно вторил моим мыслям Пигмалион. - С каким азартом и увлечением Галатея истязала своего питомца! Похоже, убийство доставляет ей куда больше радости, чем забота и созидательный труд.
Кроме того, в первый раз я сам причинил Галатее боль. Теперь я почти раскаиваюсь в этом, хотя и понимаю, что прав. Тем не менее, я стану поступать так и впредь, если она проявит свои разрушительные наклонности."

Далее следовали научные наблюдения.

"Меняется не только психика Галатеи, но и ее тело. Шрамы от швов затянулись быстро. Небольшие царапины и ранки заживают за несколько часов. Мышцы Галатеи стали намного крепче, теперь она сильнее, чем обычно бывает крепкий мужчина, и уж точно ее физические данные совершенно невероятны для женщины ее комплекции. Похоже, я превзошел саму природу и создал нечто поистине совершенное. И в то же время пугающее."

Пигмалион снова весьма дотошно описывал, какой массы груз Галатея способна поднять, с какой скоростью бегает, насколько вынослива и прочее в этом духе. Я привычно пропустил подробности.

"Галатея стала спрашивать, куда я отлучаюсь время от времени. Она стала проявлять интерес к миру за пределами моего дома."

"Сегодня в мой дом постучался гость. Погода была ужасная, как часто бывает в наших краях, и я пустил его на ночлег.
Галатея проявила к нему интерес и буквально осыпала вопросами. Гость оказался торговцем средней руки, но кичился и пытался показаться успешным и состоятельным. Во время ужина Галатея жадно впитывала каждое его слово, ведь это был для нее первый, кроме меня, источник сведений о жизни. Торговец - его звали Стивен Р. - увлеченно повествовал о власти денег, красивой жизни и о дамах в богатых нарядах. Всего этого Галатея была, разумеется, лишена.
А после я отлучился по некоторым делам. В мое отсутствие наш гость, видимо, неверно истолковал интерес Галатеи к нему, а ее непосредственность принял за распущенность. Как я позже выяснил, он весьма нагло повел себя в отношении него, и Галатея с негодованием отвергла эти поползновения. Если бы я узнал о случившемся, то заподозрил бы неладное. Возможно, прогнал бы Стивена прочь - и за его недостойное поведение, и чтобы не случилось беды.
Однако же в счастливом неведении я отправился спать, а наутро гость не вышел к завтраку. У Галатеи же платье было залито кровью. Перепуганный, я вбежал наверх и обнаружил Стивена мертвым. У его лица была подушка, которая, как я понял, мешала ему кричать, а все тело было искромсано кухонным ножом. Я насчитал больше пятидесяти колотых ран, и к тому же, Галатея выпотрошила его, словно свиную тушу.
Наверное, мне стоило покончить с монстром, которого я создал, пока не стало поздно. Но я не мог оборвать жизнь Галатеи. Я не убийца. Я видел множество мертвых, но не повинен в смерти никого из них. Кроме этого бедолаги. И я слишком привязался к Галатее, чтобы совершить подобное.
Хуже того, я должен признать, я уже боюсь ее, хотя она никогда не пыталась причинить мне вред.
Но все же я снова избил ее. На этот раз страх и гнев вызвали у меня приступ настоящего бешенства, и я пустил в ход кулаки, ноги и даже тяжелый серебряный подсвечник.
Галатея не сопротивлялась, но и прежней любви и покорности в ее поведении больше не было.
Вместе мы зарыли труп за оградой особняка и уничтожили все следы присутствия в нашем доме несчастного Стивена."

Отчего-то я уже не удивился, что в этом доме пролилась кровь. Мне стало еще сильнее не по себе, хотя мои страхи, конечно, были беспочвенны. Что бы ни случилось дальше, дом пустовал уже давно, и тревожить меня могли лишь мрачные тени чужих воспоминаний.

"На следующий день Галатея сбежала. Я безуспешно искал ее и не на шутку испугался. Теперь, даже несмотря на совершенное ей преступление, я особенно остро чувствую, насколько люблю ее. Увы, созданное мной совершенство, возможно, безумно, но от того не меньше мне дорого. А быть может, это я виноват, не воспитав ее должным образом, не сумев распознать в зародыше пагубные страсти..."

Далее почерк становился неровным и неразборчивым. Должно быть, Пигмалион действительно был в ужасном душевном состоянии, на грани истерики.
Впрочем, его страдания продлились недолго.

"Галатея вернулась. Я был безмерно счастлив, однако же не забыл расспросить, где она пропадала. К счастью - или, напротив, к несчастью моему - она не умеет мне лгать.
Оказалось, она сбежала в лес довольно далеко от дома и там на дороге подкарауливала путников. Ей запали в душу слова Стивена о том, что деньги - главное в жизни мерило счастья. А я все средства, которыми обладал, потратил на свои исследования. И вот теперь Галатея вывалила передо мной стопку ассигнаций, две пары золотых часов и серебряный перстень.
Я выбранил ее и снова замахнулся, но она ловко увернулась от моей руки.
- Я знаю, как лучше для нас, - сказала она. - Теперь я обо всем позабочусь."

"Я запрещал ей, и не раз. Но она снова и снова отправляется в лес, где, как она говорила, обустроила место для засады, а возвращается с добычей. Она убивает ради денег и ценностей, ради украшений и богатой одежды. Но я знаю и другую причину: ей просто нравится убивать.
Она расправляется со своими жертвами жестоко, получает от этого извращенное удовольствие. И методы убийства, о которых она не стесняется рассказывать мне, становятся все более и более изощренными.
А я не в силах остановить ее. Не могу помешать и поневоле становлюсь соучастником ее злодеяний.
Моя Галатея, мое совершенство, стала настоящей бестией. Я дал жизнь чудовищу и больше над ним не властен."

Чтение захватило меня. Жуткие, леденящие кровь подробности достойные романов ужасов не давали мне оторваться, и я с жадностью поглощал страницу за страницей. Дневник превратился в хронику кровавых преступлений, а Пигмалион из гордого творца постепенно становился дрожащим от страха безмолвным наблюдателем. Но в нем еще оставалась решимость что-то изменить, которая постепенно поднималась из пучины охватившего его отчаяния.
А я просто хотел узнать, чем все закончилось.

"Сегодня я решил все изменить, - это была последняя запись. - Обманом я заманил Галатею в подвал и запер там. Завалил вход всем, чем только сумел, а сам покидаю дом. Я запру и заколочу двери и окна и больше никогда сюда не вернусь. Вряд ли замки и заваленный люк остановят Галатею надолго.
Но я сделал все, что мог.
Прощай, мое творение. Моя прекрасная и кошмарная Галатея."

Я закрыл дневник и отложил его в сторону, ворочаясь на ковре. Пока я читал, локти и плечи затекли, и я разминал их. Огонь в камине скоро готов был затухнуть, так что перед сном мне стоило подбросить еще дров. Ночевать я все равно буду здесь, поскольку во всех прочих комнатах холодно и сыро. Да и страсть к исследованиям после такого чтива у меня изрядно поутихла.
Оттолкнувшись руками от ковра, я поднялся и собрался разобрать еще небольшой участок паркета, как вдруг неожиданный звук заставил меня замереть и всего обратиться в слух. Сначала я успокаивал себя тем, что это сквозняк гуляет по заброшенному дому.
Но разум говорил, что это вовсе не сквозняк, и тогда рядом с жарким камином меня прошиб холодный пот.
В коридоре в глубине особняка слышался мерный, повторяющийся скрип. Это то мог быть только звук шагов.
И шаги приближались.


Додать еще заявок - здесь.

 

запись создана: 22.03.2019 в 14:39

@темы: флешмоб, творчество

---

С ЗФБ, тексты

Мда... написала цикл и чуть не забыла, что это цикл. Исправляюсь.

Первый написанный на эту ЗФБ фичок. Странный психодел, автор стыкует версии разных текстов как хочет, а еще тут есть жесть, несмотря на детский рейтинг.

Название: В огне
Бета: BlackDrago
Размер: мини, 1034 слова
Пейринг/Персонажи: Амрод, Амрас
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: О судьбе Амрода, о том, что случилось и могло случиться.
Примечание: Профессор, несомненно, прав... осталось выяснить, в каком томе.

Он толком не понял, откуда взялся огонь.

Корабли причалили, и все войско высадилось на берег. Отец приказал разбить лагерь, выслал вперед разведку — он уже мыслями был на новых землях. И ни единого разговора не было о том, чтобы вернуться назад, за сородичами, оставшимися на берегах Арамана. Амбарто надеялся, что отец все же вспомнит о них, а если нет, то подумывал вернуться сам. Однако эти планы были весьма туманными, и на самом деле Амбарто просто хотел еще одну ночь провести в каюте, а не в шатре на голой земле. Ему предстоял еще долгий поход, и перед ним не помешал бы отдых.

Проснулся уже когда всю каюту заволокло дымом. Эльда резко вскочил, вдохнул и тут же упал обратно, согнувшись пополам от кашля. Глаза слезились, горло жгло, и на несколько мгновений он потерял ориентацию в пространстве. Затем вроде опомнился, но после удушья накатил страх. Неужели пожар? Как-то раз неосторожный Мирион, еще во время плавания, уронил на палубу масляную лампу, но тогда огонь быстро потушили. Неужели снова, а помочь оказалось некому? Но огонь уже разгорелся, дым был густым и черным, дверь каюты обугливалась на глазах, от нее шел жар.

Заставив себя успокоиться, Амбарто сполз с кровати и распластался на полу. Пол тоже был горячим, но дыма здесь было меньше. Так, ползком, отталкиваясь руками и ногами, он добрался до двери. Прикоснулся и тут же отдернул обожженные пальцы. Снаружи уже ревело пламя, пожирая корабль. Как же быстро он занялся! Словно не от одной лампы, а от целой бочки масла.

Даже на полу дышать было тяжело, и после очередного приступа кашля Амбарто стянул через голову рубаху и замотал лицо — стало легче, но совсем ненамного. Он развернулся и пополз в противоположную сторону, к окну. Может, удастся выбраться через него? Но надежда оказалась тщетной. Окно было крошечным, в какое не пролезет и ребенок, а у Амбарто был с собой только охотничий нож. Рубить им прочное дерево он мог бы целую вечность.

Теперь ужас овладел им уже по-настоящему. Он оказался заперт в каюте пылающего корабля, отрезанный от всякой помощи, обреченный сгореть заживо или задохнуться в дыму! Еще какое-то время он просто бессвязно кричал, словно испуганный зверь, но снова сумел справиться с собой.

Амбарто несмотря на дым, поднялся и выбил окно. Кое-как высунул в него голову и принялся звать на помощь. Но увы, борт был обращен не к берегу и лагерю, а к морю — бескрайнему и черному, расцвеченному только сполохами пламени. Да там горел целый флот! Все телерийские корабли погибали в пламени, а вместе с ними погибал и Амбарто.

Дыма в каюте стало больше — его тянуло из-под двери сквозняком, и теперь пригодный для дыхания воздух остался только снаружи. Но Амбарто понимал, что не спасется, если будет просто стоять, высунувшись наружу и хватая ртом воздух. Отчаяние породило силу, и он бросился назад, туда, где все уже заволокло чернотой. Он по памяти нашел крепкий табурет и принялся колотить им по борту в надежде сломать ближайшие к выбитому уже окну доски и расширить проход.

Удар, еще удар. И еще...

В последний Амбарто вложил все свои силы и свое яростное желание жить. Табурет разлетелся в щепки, а пробоина осталась такой же крошечной.

Уже понимая, что это бесполезно, Амбарто принялся кромсать и рубить доски ножом. Но корабли Альквалондэ были прочны, и сталь оставляла на дереве только глубокие зарубки, не более. А может, белокрылый лебедь, сгорая, хотел забрать с собой одного из своих похитителей. Однако эльда не останавливался, раз за разом терзая дерево. Иногда он прижимался к пробоине, жадно вдыхая воздух, которого даже так становилось все меньше. Все было бесполезно, но Амбарто не позволял себе остановиться. Он резал дерево, дышал, кричал и снова резал.

Из глаз текли слезы, руки и намотанная рубаха почернели от копоти, а легкие словно набили раскаленными иглами.
Амбарто не сдавался, отчаянно цепляясь за призрачную эфемерную возможность добраться до спасительной воды — такой близкой, но такой недосягаемой.

Пламя уже преодолело дверь, половина каюты горела. Эльда взвыл от боли, когда голая кожа на спине покрылась ожогами. Рыжие волосы тлели, добавляя к запаху гари неприятные нотки, будто от перекопченного мяса. Языки пламени тянулись к нему, доски под босыми ногами превращались в раскаленные угли, и Амбарто прижимался к окну, где стена еще не занялась.

На крик не хватало уже ни сил, ни дыхания — только на бесполезный сосредоточенный труд. Щепки от доски отлетали в стороны и тут же загорались искрами, но в проем Амбарто не смог бы еще просунуть плечи. Он не успевал и понимал это — но отказывался верить.

А затем вокруг него послышался оглушительный треск. Потолок рухнул. Перекрытия падали на Амбарто, объятые пламенем, рассыпая снопы искр и погребая его под своей тяжестью. В последний раз эльда отчаянно завопил, а потом сознание кануло в бездну жара и огненной боли, чтобы никогда уже не вернуться.

***
Истошный отчаянный вопль пронесся над стоянкой, заставив бойцов вскочить и спугнув ночных птиц с деревьев. Амбарто бешено катался по земле, то хватаясь за лицо, то шаря и хлопая по телу руками, словно пытался стряхнуть что-то. Амбарусса бросился к брату, обнял его, не давая метаться, а затем принялся трясти, чтобы разбудить. Еще пару минут Амбарто кричал и бился, а затем умолк и распахнул глаза, не до конца еще осознавая, где находится.

— Что случилось с тобой?

Амбарто видел в глазах брата отражение собственного ужаса. Его колотила крупная дрожь, но постепенно он успокаивался. Только что кошмар был неотличим от реальности, но теперь остался лишь зыбким ночным видением. Конечно, никто не сгорел заживо на кораблях, а в ту ночь Амбарто спал в походном шатре. Он тоже проснулся от дыма и рева пламени, но в безопасности, на берегу.
А теперь шел второй день битвы, и отряд близнецов встал лагерем, позволив себе несколько часов чуткого сна. И этого сна Амбарто лишил своих бойцов, перебудив их криком.

Но Амбарусса все еще обеспокоенно вглядывался в его лицо и ждал ответа.

— Ничего страшного, всего лишь дурной сон.

Эти слова дались Амбарто непросто, словно он наяву надышался дымом, а еще ему потребовалось все его самообладание, чтобы голос не дрожал.

— Здорово же ты всех напугал, — Амбарусса натянуто улыбнулся и потянул его вверх, помогая встать. — Пойдем ближе к костру, погреешься...

Только услышав слово «костер», Амбарто вывернулся из объятий брата куда более резко, чем стоило бы.

— Знаешь, — смутившись собственного жеста и все еще дрожа, ответил он. — Я... я не замерз, правда. Лучше уж так посплю.

Амбарто завернулся в плащ и устроился на земле на самом краю стоянки — как можно дальше от огня.


Upd. Второй текст. Еще больше крипоты.

Название: Сердце мастера
Бета: Хэлле
Размер: мини, 1149 слов
Пейринг/Персонажи: Феанор
Категория: джен
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R
Предупреждения: расчлененка
Краткое содержание: ради величайшего творения истинный мастер готов отдать всего себя...
Примечание: анатомическая недостоверность происходящего объясняется в конце

Долгие месяцы в кузнице прошли даром. Каждая новая бесплодная попытка сводила Феанаро с ума, доводила до бешенства, побуждая крушить и ломать собственные неудачные творения, изо всех сил колотить молотом по верстаку, швырять заготовки в раскаленный горн. Все без толку! Его идея была великолепна и грандиозна, но исполнение оставалось жалкой тенью замысла.

Силима выходила либо недостаточно прочной, чтобы вмещать свет Древ, либо недостаточно чистой и прозрачной, чтобы пропускать и приумножать его. Каменный пол был усыпан осколками, которые неприятно хрустели под ногами, вокруг рабочего места царил невообразимый хаос, и только самые нужные инструменты Феанаро содержал в порядке.

Он зашел в тупик. Чего-то не хватало. Чего-то жизненно важного.

Нет, самой жизни.

Древа живут, гаснут и разгораются вновь. Пульсируют. Дышат.

Не хватало пульсации. Биения. Сути.

Сердца.

Эта мысль огненной иглой вонзилась в измученный разум Феанаро, заставила его вздрогнуть всем телом и отбросить очередную заготовку, которая, как он теперь понимал, обречена была стать новой горсткой осколков на полу. Она, безжизненная, не могла стать его величайшим творением.

Швырнув почти готовый кристалл на пол, Феанаро бегом помчался из кузницы. После долгого затворничества золотой свет Лаурелина болезненно резанул по глазам, так, что выступили слезы, но мастер не обратил на это внимания. Он не говорил ни с кем из семьи и домочадцев, не отвечал на взволнованные оклики, которыми провожали его все встречные. Ему нужны были только две вещи: острейший нож и зеркало. Больше ничего. Он знал, что, возможно, видит и свет, и эльдар, и свой дом в последний раз, но не подумал даже попрощаться. На него снизошло озарение, и он не мог терять ни минуты.

С ножом и зеркалом он вернулся в кузницу, поставил зеркало к стене и разорвал на себе запыленную и прожженную по многих местах рубаху.

Безупречно отполированная поверхность отражала осунувшееся лицо с темными кругами под глазами, из-за которых горящие лихорадочным возбуждением глаза казались яркими, словно звезды. Волосы давно нечесаны и сбились в безобразный колтун на затылке, руки в ожогах и ссадинах, на щеке длинная царапина — от осколка очередного разбитого кристалла.

У Феанаро мелко дрожали пальцы, но нож он сжимал крепко. Отблески огня из горна плясали на лезвии, и оно казалось красным от крови. Преждевременно.

Вместо трех камней будет всего один, но с ним не сравнится ни одно творение эрухини, ни в прошлом, ни в будущем.
Нужно было только сердце.

Феанаро приставил кончик ножа к груди, наблюдая за движением свой руки в зеркале. Рука как будто жила своей жизнью, действовала сама по себе. Он не ощутил боли, когда из-под отточенного лезвия потекла маленькая капелька крови, прочертив алую дорожку на белой коже.

Несколько ударов сердца понадобились Феанаро, чтобы решиться окончательно. Он отнял нож от кожи и занес его над маленькой ранкой, а затем резко вонзил его слева от грудины, на треть длины, проткнув мышцы и хрящ.

В этот момент пришла боль. Яркая, слепящая, от которой у Феанаро против воли вырвался протяжный, отчаянный стон. Но это только начало.

Ухватившись обеими руками за рукоять ножа, Феанаро повел его вниз, разрезая ребра одно за другим. Кровь текла по груди и рукам, брызгала на зеркало, нож становился скользким. Но Феанаро не выпустил бы его, даже если бы захотел — пальцы свело судорогой, и разжать их казалось вовсе невозможным.

Боль расцветала на месте разреза огненным цветком, и каждую секунду казалось, что она уже просто не может быть сильнее, но каждое следующее движение ножа обманывало эти ожидания. Боль мешалась с ужасом и восторгом, поглощая все лишние мысли и переживания. Мир сузился до рук, ножа, зеркала и кровоточащей раны. Феанаро будто бы не существовал в этом мире и в то же время был каждой из его составляющих.

Мышцы податливо расходились под лезвием, следующий хрящ потребовал усилий, вырвав у Феанаро еще один крик. Но пути назад уже не было.

Снова мышцы, затем снова плотный хрящ. И еще.

Вынув нож из длинного разреза, Феанаро пошатнулся, но успел выставить руку вперед и ударил по зеркалу, едва не разбив его. На стекле остался алый след ладони.

Со стоном выпрямившись, мастер оглядел дело своих рук, и ужас на миг пересилил восторг и предвкушение величайшей работы. Может, еще можно позвать на помощь? Придут целители, отнесут его в постель и зашьют рану, спасут его от гибели... снова оставив наедине с отчаянием и пустотой, с замыслом, который не воплотить. Разве есть смысл в такой жизни? Если ему суждено создать прекраснейший из камней и умереть — то пусть будет так.

Феанаро переложил нож в правую руку, а пальцы левой запустил в рану, расширяя ее, пока не смог ухватить собственные отсеченные ребра. Было скользко и невообразимо, невозможно больно. Голова кружилась, перед глазами плыли алые пятна, и Феанаро чувствовал, как из него вместе с кровью вытекает жизнь.

Руки слабели, пальцы все так же дрожали, и он знал, что у него есть только один шанс.

Зарычав, словно разъяренный зверь, он изо всех сил рванул ребра влево, выломав их с влажным хрустом. В глазах потемнело, сознание погрузилось в черную пучину, в которой не было ничего, кроме бесконечного мучения.

Когда Феанаро колоссальным усилием воли заставил себя очнуться, он обнаружил, что стоит на коленях, инстинктивно опираясь о зеркало, в луже собственной крови. Грудная клетка была разворочена, и он видел трепещущее легкое и бешено колотящееся сердце. Значит, осталось немного.

Нож валялся на полу, и Феанаро подобрал его. Вставать он не решился, лишь снова выпрямил спину. От этого движения кровь снова брызнула на стекло и на его руки, но это уже не имело значения.

Ему нужно было сердце, чтобы завершить работу.

Он не свыкся с болью, но она как будто поблекла, уступив место азарту. Сейчас или никогда.

Быстрым движением Феанаро отсек вену, затем другую и третью, действуя вслепую, поскольку за хлынувшим темным потоком ничего не было видно. И наконец ярко-алый фонтан хлынул из перерубленной аорты, залив зеркало, пол и всего Феанаро.

Но мастер каким-то невероятным образом был еще жив. Зеркало и нож ему больше не требовались. Как не требовалось и сердце, которое теперь билось в его ладонях, сокращаясь и расслабляясь, будто все еще качало кровь по жилам эльда. Оно казалось неправдоподобно горячим, словно вмещало в себя все пламя души мастера.

И Феанаро знал, как обратить его в кристалл — основу для величайшего Камня.



Феанаро резко подскочил на постели и сел, бешено озираясь. Тельперион был на самом пике своего свечения, через открытое окно доносилось только пение ночных птиц. Тирион мирно спал, и никто даже представить не мог, какое жуткое и удивительное видение посетило принца.

Еще не вполне понимая, где явь, а где грезы, Феанаро принялся ощупывать свою грудь. Под пальцами, разумеется, была гладкая кожа: ни разреза, ни шрама от него. Несколько успокоившись, он встал, как был, в одной длинной рубахе, побежал в сокровищницу, туда, где запертые в ларце хранились Сильмарили.

Когда он открыл крышку, три самоцвета вспыхнули ярко, словно истосковавшись по свободе, и от их вида Феанаро наконец пришел в себя.

Ради своих творений он не резал себя ножом, но отдал им собственную душу. И теперь, яснее, чем когда-либо раньше, осознавал, что не сможет расстаться с ними, хоть ради высочайшей цели, хоть за все блага мира. Что неспособен жить без них, как не смог бы жить без сердца.

И он не отдаст их никому. Никогда.

Uupd. Третий текст. Снова крипота, может быть, даже криповее предыдущих.

Название: Холодно
Размер: драббл, 934 слова
Пейринг/Персонажи: Маэдрос,

его совесть

Элуред и Элурин
Категория: джен
Жанр: драма, ужасы
Рейтинг: R

В зимнем лесу было тихо. Очень тихо. И очень холодно. Глубокий снег скрипел под сапогами, ноги проваливались в снег по колено, а то и выше — будто бы шел человек, а не эльда. Куда-то пропала привычная легкость движений, мороз заставил мышцы одеревенеть, и Майтимо, зябко ежась, шел неуклюже, словно шарнирная кукла.

Шаг. Шаг. Шаг.

Он искал. Искал, но не находил.

Он уже давно перестал чувствовать пальцы ног, а теперь и вовсе не мог пошевелить ими, и онемение постепенно распространялось выше, почти до колена. Не чувствовал он также нос и уши, а все остальное нестерпимо мерзло. Ветра не было, но холодный воздух забирал последние остатки тепла так быстро, что согреться не помогали ни движение, ни теплый плащ.

Майтимо обхватил себя руками под плащом и дрожал так, что зубы стучали друг о друга. Так мучительно холодно ему бывало разве что в те страшные годы, которые он провел подвешенным на Тангородриме. Но тогда зачарованная цепь сохраняла ему жизнь, а теперь холод легко мог убить его. Если он упадет здесь, никто не отыщет, никто не поможет.

Шаг. Шаг. Шаг. Не останавливаться.

Он искал. Искал, но не находил.

Он начал поиски там, где слуги Келегорма бросили в лесу Элуреда и Элурина, но все следы давно уже замело колким снегом. И вот уже больше суток Майтимо ходил по спирали вокруг этого места, постепенно расширяя круг поисков.

Шаг. Шаг. Шаг. Холодно.

Не пора ли бросить эту затею? Если взрослый, привыкший к лишениям воин не может выдержать здесь долго, то дети, должно быть, давно уже замерзли.

Он увидел детей в тот самый миг, когда отчаялся. Элуред и Элурин появились перед ним словно из ниоткуда. Босые, в одних только штанах и тонких рубашках, они стояли обнявшись и не проваливались в снег. Лица их были мертвенно-бледными, губы — синими, в фиолетовый оттенок, а руки и ноги обморожены до черноты.

— Холодно, — хором прошептали дети.

Но Майтимо не слушал. Он и так бросился к ним, на ходу снимая с себя плащ. Укутал сыновей Диора. И без того замерзшие пальцы обожгло холодом, когда он нечаянно коснулся плеча одного из них. И теперь, когда Майтимо оказался совсем близко, он разглядел узоры инея на их лицах. Но если дети двигались и говорили — значит, они каким-то непостижимым образом были живы.

Они стояли, вдвоем завернутые в один плащ и смотрели на Майтимо — два одинаковых застывших взгляда.

— Холодно...

Майтимо обнял их и попытался поднять на руки, чтобы отнести в лагерь, но сыновья Диора словно примерзли к снегу или вдруг сделались непомерно тяжелыми для мальчишек, едва достававших взрослому эльда до пояса.

— Холодно...

Не вполне понимая, что делает, Майтимо стянул с себя верхнюю рубаху, и дети попытались вдвоем натянуть ее на себя. У них не вышло, и рубаха досталась Элурину.

— Холодно...

— Так... так теплее? — спросил Майтимо, стягивая сапоги и шерстяные обмотки.

Ноги уже не чувствовали холода, и снег показался мягким и теплым, а но оказавшись в одной нижней рубахе, Майтимо уже не дрожал, а трясся всем телом. Судорожно пытался растирать себе бока и плечи, приплясывал на месте, но это не помогало.

— Холодно...

Они не стали надевать сапоги, а медленно, держась друг за друга сделали шаг к своему спасителю. Протянули почерневшие скрюченные пальцы.

— Согрей нас.

— Но у меня больше ничего нет, — растерянно проговорил Майтимо.

Деревянные, механические движения, застывшие глаза, иней на коже... Живы ли они на самом деле? Или это наваждение? Или вражьи твари, принявшие обличья сыновей Диора?

— Согрей нас...

Дети синхронно прыгнули вперед и стали с неожиданной силой и ловкостью срывать с Майтимо штаны и нижнюю рубаху. Тот отбивался, но слишком замерз и устал. Движения выходили слабыми, вялыми и замедленными, будто во сне. Прикосновения снега к голой коже обжигали, но руки Элуреда и Элурина казались еще холоднее.

— Холодно, — проговорил один.

— Согрей нас... — отозвался второй.

Майтимо, совсем раздетый и уже присыпанный снегом, сжался, подтянув колени к груди.

А дети тянули к нему руки, и из их черных пальцев вытягивались длинные когти. Повинуясь скорее рефлексам, чем разуму, Майтимо рванулся в прочь, но все тело свело судорогой, и он лишь беспомощно задергался.

— Сними...

— Согрей...

Когти Элуреда полоснули по его спине, оставляя длинные глубоки царапины. Элурин вцепился в его бедро. Боли почти не было, и Майтимо как-то отстраненно наблюдал собственную ярко-алую кровь, тонкими струйками текущую на снег. Мальчики тем временем царапали его снова и снова, перечеркивая поперек ими же нанесенные раны. А затем, ловко подцепив когтями, стали широкими длинными полосами сдирать с него кожу.

Снятый спины лоскут Элуред приложил к своей груди, поверх нижней рубахи Майтимо. Лоскут с бедра Элурин приладил себе на шею, как короткий шарф.

— Холодно...

Затем его толчком перевернули на спину, и, навалившись с двух сторон, заставили распрямиться. Элурин стал раздирать ему грудь, методично снимая кожу и одевая Элуреда в теплые кровоточащие лоскуты. Майтимо видел свой старый шрам, некогда шедший поперек ребер, у Элурина на плече, и другой, с живота, у него на голове, вместе с куском кожи, который мальчик намотал вместо платка на голову.

Снег сыпался на обнажившееся кровоточащее мясо, умаляя боль, но не в силах избавить от ужаса происходящего.

— Согрей нас...

Элуред содрал кожу с культи правой руки целиком, как снимают шкуру с лапы животного, чтобы надеть на обмороженную ногу Элурина словно чулок.

— Согрей...

Когда холодные окровавленные когти оказались над лицом Майтимо, тот в ужасе раскрыл рот, но не смог закричать...



Майтимо распахнул глаза. Походный шатер за ночь выстудился, и нолдо продрог до костей. Его колотила дрожь — но не только от холода, а еще от пережитого ужаса.

Это был сон, просто сон, один из бесчисленных преследовавших его кошмаров. Еще одно жуткое видение, которое, однажды явившись в его разум, будет напоминать о себе время от времени и никогда его не покинет.

Майтимо действительно искал детей Диора. За несколько суток в зимнем лесу чуть было сам не замерз насмерть.

Он искал их. Искал долго.

Но не нашел.

запись создана: 19.03.2019 в 13:32

@темы: творчество, толкин, фанфики

---

С ЗФБ, тексты, нерейтинг

Немного Маэдроса глазами его вассала. Примерно так я пыталась писать небанальные сюжеты)

Название: Обманутый
Бета: Хэлле
Размер: драббл, 658 слов
Пейринг/Персонажи: Амлах, Маэдрос
Категория: джен
Жанр: POV, ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: Амлах пришел в Химринг, чтобы остаться там

Рыжий лорд стоит передо мной. Не рыжий даже — цвета яркой меди его волосы, медным же обручем перехвачены. А глаза светло-серые, сияют, будто сталь при лунном свете. Не по себе становится, будто взглядом этим прожигает он до самых темных уголков души, будто насквозь меня видит. И лицо у него не как у человека. Такой красоты и правильности черт ни у одного из нашего племени нет и быть не может. Смотрю я на Рыжего лорда и чувствую, как пот капельками выступает на лбу и на висках, а у него ни один мускул не дрогнет, только иногда в глазах его загораются искорки — то ли любопытство, то ли насмешка.

— Амлах, что хотел увести свой народ подальше от эльдар.

Он приглашающим жестом указывает мне на стол, где стоят два серебряных кубка и бутылка вина. Садится сам.

Только сейчас я замечаю, что правый рукав у него пустой, край ткани болтается безвольно. И дивлюсь я — разве бывают среди дивного народа калеки? Всегда казались они мне сказкой — сперва доброй, затем страшной — а теперь вдруг осознаю, что они такие же, как мы. Крепче и сильнее, но все же создания из плоти и крови.

Я неловко отодвигаю стул, опускаюсь на него.

— Так что же привело тебя сюда?

— Хотел увести, — я киваю.

Он откидывается на стуле, покачивает бокал в длинных пальцах, и перстень с крупным рубином поблескивает в свете масляных ламп. Он кажется расслабленным, но смотрит еще более цепко и внимательно. У меня по спине пробегает холодок. Нельзя мне ошибиться сейчас.

— Неохота мне было наши головы за эльдар складывать. Мы шли сюда затем, чтобы схорониться от Тьмы, а Тьма — вот она, через поле да под горой.

Рыжий лорд молчит, слушает внимательно, каждое слово взвешивает, как на весах. Не доверяет он мне, чую.

— А после переменил свое мнение, — он не спрашивает, а утверждает. Конечно, если уж я здесь, то не просто так.

— Да, лорд.

Я поднимаю кубок, делаю небольшой глоток. Не оттого, что мне хочется хмельного, а оттого, что хочется хоть куда-нибудь спрятаться от этого взгляда. На миг все слова вылетают у меня из головы, ведь ничего вкуснее этого вина я в жизни своей не пробовал. Повисает пауза, и когда она затягивается слишком надолго, я все-таки пытаюсь объяснить.

— Темная тварь надела мою личину и от моего имени говорила на совете.

Трудно произнести эти слова. Оболганным, опозоренным чувствую я себя, будто из моих уст лились черные речи.

— И вышло, будто я обвинял вас во всех бедах, убеждал, что и Моргота вы сами придумали, чтобы стращать нас. Теперь свои счеты у меня к Отцу Лжи.

Еще пристальнее смотрит на меня Рыжий лорд, Изучает, как диковинное растение, разглядывает, словно мальчишка — пойманную стрекозу. Не гневается, не гонит, но что на уме у него — как знать?

— Есть много земель и ближе к Эстоладу. Отчего же ты выбрал Химринг?

Лицо его спокойно. Настолько, что человек казался бы неживым, как статуя, но эльдар совсем не таковы. И смотрит он так, будто уже ответ знает, и все про меня ему известно. Неужто и вправду всю душу мою прочел, а теперь играет со мной, проверяет?

— Разное про тебя сказывают, лорд, выдумки или нет — мне неведомо.

Не придумать ли иную причину? Но как я собрался на северные рубежи, если робею прямо ответить?

— Говорят, будто и тебя Моргот обманул.

Улыбается Рыжий, смеется негромко, а смех у него сухой и недобрый, безрадостный. Какую память я в нем пробудил этими словами? И глаза его — холодная серая сталь, и тепла в них не больше, чем в ветре, что гуляет вокруг его крепости.

— Верно говорят, — он кивает и салютует мне кубком. — Обманул он меня однажды. Я был наивен и дорого за то заплатил.

— Кроме того, сказывают, — ободренный, продолжаю я, — ты никакому врагу спуску не даешь, лорд.

— Тогда ты не зря здесь, Амлах, сын Имлаха. Оставайся в Химринге, не давай им спуску.

Он повторяет мои слова — понравились они ему, или смеется? Но мне и не важно.

— До самого конца моей жизни, — обещаю я. Сам не знаю, Рыжему лорду или самому себе.

Главное, что я дома, там, где должен быть. И в этом доме меня принимают.

@темы: творчество, толкин, фанфики