Про Феанора - это всегда челлендж. А если добавить к нему братана - челлендж вдвойне. И я попыталась.
По словам его— Феанаро.
Голос Намо, холодный и бесстрастный, заполняет собой весь просторный зал, звучит ровно, не отражаясь от стен и не дробясь эхом. За века в Мандосе Феанаро возненавидел и голос, и его обладателя. Владыка Судеб мог бы порицать Феанаро, мог бы испытывать к нему неприязнь. Мог бы наоборот жалеть и надеяться на исправление. Но нет. Ему, казалось, было все равно. А может, он просто не умел испытывать эмоции. Холодная, застывшая душа — ледяные объятия самой смерти.
— Иди со мной, — снова звучит голос.
Феанаро хотел бы воспротивиться, но это бесполезно. Если он не подчинится, сами Чертоги изменятся, и он окажется в нужном месте. К тому же, им движут любопытство и даже смутная надежда. Он приговорен к заточению до самого конца мира — но вдруг? Вдруг что-то изменилось?
Он молча поднимается и идет за высокой фигурой, облаченной в темные тона. Серый, фиолетовый, глубокий синий и тончайшее серебряное шитье. Одежды Намо сложно рассмотреть, но Феанаро уже знает на них каждую нить. Чем меньше вокруг меняется, тем более наблюдательным становишься.
Намо не медлит и не торопится, и Феанаро успевает по дороге разглядеть множество гобеленов, которые раньше не видел, но сразу не удается разглядеть все детали. Он непременно вернется сюда позже.
читать дальшеВскоре они оказываются в мастерской Вайрэ. Не Мириэли. А ведь мог бы увидеть мать. Но эта мысль ускользает, как только Феанаро бросает взгляд на гобелен, рисунок которого проступает под умелыми руками Ткачихи.
Первая картина — Нолофинвэ трубит в рог перед вратами Ангбанда. Он сияет среди мрака и ядовитого дыма, подобно звезде, и Тьма не смеет касаться его.
— Зачем я здесь? — спрашивает Феанаро раздраженно. — Я предпочел бы увидеть моих сыновей.
Намо не произносит ни слова, лишь поднимает руку и жестом велит ему замолчать. И снова Феанаро осознает, что не подчиниться он может, — но это совершенно лишено смысла.
Руки Вайрэ порхают над полотном споро и ловко, переплетение разноцветных нитей рождает узор, который оживает, становясь подобным отблеску настоящей жизни. В обители мертвых нет ничего драгоценнее и ничего горше, чем этот отблеск.
Ворота открыты. Сам Моргот стоит напротив Нолофинвэ. А тот не отступает ни на шаг. Запрокинул голову, говорит что-то дерзкое, от чего даже у самого миролюбивого кровь вскипит в жилах. Полубрат и в подметки не годился Феанаро по части долгих, проникновенных речей, истинного ораторского искусства, но парой слов умел воодушевить — или довести до белого каления.
— Зачем я здесь? — теперь Феанаро повышает голос.
Это он должен был стоять там. Это он рвался к Ангбанду, чтобы сразить Черного Врага. Феанаро подумал бы, что Намо издевается, но тот не умел.
— Такую рану нанесу я Врагу валар, что даже Могучие в Кольце Судьбы удивятся, узнав о том, — повторяет Мандос его собственные слова, произнесенные почти пять веков назад на пустошах Арамана. — Смотри же.
И Феанаро смотрит. Картины сменяют друг друга, Вайрэ ткет все быстрее. То ли время в Чертогах идет иначе, то ли валиэ способна работать во много более скоро, чем любой из смертных, но для Феанаро каждый следующий фрагмент гобелена возникает через несколько ударов его эфемерного сердца.
Он видит, как черная кровь, шипя, будто расплавленный металл, хлещет на бесплодную землю. Полубрат то ли яростно скалится, то ли смеется, осыпая врага ударами и ловко уворачиваясь от исполинского молота длиной не меньше его собственного роста.
— Сделай это, — шепчет Феанаро.
На лице Моргота отражаются боль и испуг, а еще неверие — как смертный мог его ранить?
— Убей же его! — восклицает Феанаро.
Ему кажется, Нолофинвэ правда может победить. Нити переплетаются, проступают черные потеки на сверкающем светлом мече, который раз за разом находит бреши в тяжелом доспехе Врага.
Бой затягивается, Нолофинвэ начинает уставать. Но это еще не поражение.
Еще никогда Феанаро не желал полубрату победы так пламенно и искренне. Тот падает, отброшенный на землю, но поднимается снова. Раз. Другой. Третий.
— Ты обрек меня на вечное заточение! — кричит Феанаро. — Пусть я просижу тысячу вечностей вместо одной, пусть меня закуют в цепи, как Моринготто, но дай ему удачи! Освободи его от проклятия!
Намо молчит. Он спокоен и холоден, как и всегда. Подобен статуе или мертвецу, но не живому созданию.
Нолофинвэ спотыкается и застревает ногой в трещине. Феанаро закрывает лицо руками. Жест, присущий живому, но бесполезный для лишенной тела души. Он все равно все видит.
Вскоре Феанаро возвращается в зал, где коротает отмеренную ему вечность. Перед ним стоит фэа полубрата — израненная и искалеченная, не меньше, чем тело, выжженная дотла безумным порывом и чудовищным напряжением сил. Но Феанаро не испытывает ни сочувствия, ни жалости — только злость.
— Как ты мог упустить свой единственный шанс? Никчемный, бесполезный выродок! Почему Враг еще дышит, а ты — нет?
Будь они оба живы, Феанаро ударил бы его, а потом еще и еще, пока не выместил всю ярость и досаду. Но он давно усвоил, что в Чертогах Намо никому нельзя навредить.
Феанаро ждет столь же резкой отповеди, но Нолофинвэ молчит. Способен ли он сейчас разговаривать? И вряд ли способен злиться.
Проходит несколько долгих мгновений, и наконец губы полубрата трогает слабая улыбка.
— Сколь многие прощались, глядя мне вслед, — голос его тих, слова неразборчивы, но Феанаро понимает. — Думали, будто я ищу лишь смерти. Но ты... Ты верил, что у меня был шанс. Это высшая похвала.
Чего он добивается? Надеется, что Феанаро разрыдается сей же миг от умиления и бросится в его объятия? Глупец! Или за учтивыми речами, как и обычно, скрывает издевку? Умения раздражать Нолофинвэ не растерял, а может, даже приумножил.
Слабое и недостаточное утешение, но Моргот, должно быть, еще тысячу лет будет исходить желчью на своем черном троне.
— Раз ты доволен, можешь убираться с глаз моих! Пойди прочь и оплакивай свою неудачу подальше от меня! Одно твое присутствие делает Мандос в сотню раз тоскливее.
Нолофинвэ на этот раз не собирается отвечать. Он просто растворяется в сером тумане, его фэа не хватает сил, чтобы сохранять видимый образ. И вот Феанаро остается в одиночестве.
Он колотит призрачными кулаками по великолепным гобеленам, проклиная и себя, и полубрата, и Намо. И тысячи тысяч раз проклиная Моргота.
— Я еще увижу, как Враг падет, — говорит Феанаро, когда пламя гнева в его сердце немного утихает. — Он не всесилен и может умереть. Кто же его повергнет? Может, Майтимо отомстит за свои страдания? Или это сделает Куруфинвэ, талантливейший из всех? Или все семеро вместе?
Феанаро садится на каменные плиты, полностью успокаиваясь. Его надежда окрепла и засияла вновь.