Второй текст, написанный для команды бабок.
В целом далеко не лучший фичок, но поскольку его тема - предмет моего непреходящего упороса, то я все равно его люблю.
Здесь висит еще раз вычитанный вариант, некоторые блохи выловлены.
Название: Отражение
Канон: ориджинал, условно-фентезийная Испания и Италия
Автор: Narwen ElenrelРазмер: мини, 2 396 слов
Пейринг/Персонажи: наемница
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Предупреждения: насилие, смерть второстепенных персонажей, обнаженка, кинк на шрамы
Краткое содержание: старая наемница смотрит в зеркало
Примечание: все персонажи, вовлеченные в сцены сексуального характера, достигли возраста согласия по законам РФ
— Привет, старуха.
Рейна де Овильо стоит перед большим зеркалом в золоченой раме, установленном в просторном, даже роскошном шатре. Еще недавно оно украшало покои герцогини, теперь досталось ей трофеем. Хрупкая и бесполезная роскошь, которую она хочет и может себе позволить. Рейна только что выбралась из ванны, и нагота ее ничем не прикрыта. Теплые капли воды постепенно высыхают на смуглой коже, тело пахнет ароматным мылом и травами, мокрые волосы темными, наполовину седыми прядями прилипли к спине и плечам. Женщина оглядывает себя с веселым и в то же время слегка брезгливым интересом.
Когда-то она была хороша… нет, не так. Когда-то она была прекрасна. Теперь ее не назовешь ни симпатичной, ни привлекательной, но на ее теле осталось много отметин — в том числе и от былой красоты. Правильное, очень симметричное лицо теперь обветрено, потемнело от палящего солнца, исчерчено морщинами. То же с длинной некогда изящной шеей. Кожа на груди стала сухой и дряблой, но это, как ни странно, меньше всего бросается в глаза, на фоне остального. Некогда мышцы были не так заметны, Рейна была сильной и крепкой, но не лишенной женской мягкости и округлости форм, но теперь она как будто высохла, и тугие, сухие узлы двигаются под все той же обветренной кожей.
Рейна продолжает осматривать себя, как будто в первый раз видит. Жизнь оставила на ней много отметин, и все она помнит.
Вот едва заметные, почти полностью зажившие шрамы, просто участки чуть более светлой кожи на коленках — остались на память от веселого детства. Совсем ранние годы, а потом приличной девочке из благородной семьи напомнили о женских искусствах и добродетелях. С тех пор выбраться поиграть с друзьями удавалось очень нечасто, а разбитая коленка становилась катастрофой.
Она поднимает руку и разглядывает короткий неровный шрам на запястье. Разодрала руку о шершавый камень, убегая из отчего дома. История простая и пошлая: ей было шестнадцать, она была младшей дочерью среди многочисленных потомков обедневшей дворянской семьи. Ее жених был старше нее на пять лет, его семья процветала, и отец Рейны надеялся поправить свое состояние. Рейна же с детства его терпеть не могла, и в те годы, когда ей еще разрешалось носиться с мальчишками по улицам, так любила засовывать ему ящериц за шиворот и убегать, пока он пытался вытрясти юркое создание из рубашки.
Решение было принято в тот же день, когда объявили о помолвке, еще три вечера ушло на подготовку. Одежда старшего брата, из которой тот вырос, перекочевала в сундук Рейны. Сапоги все равно оказались велики, но намотанные поверх чулок портянки немного спасали положение — после некоторой тренировки она научилась наматывать их правильно. Старая шпага из оружейни их дома была любовно начищена и отполирована до зеркального блеска, пистоль украсть оказалось сложнее, и Рейна отказалась от этой идеи. Немного денег, хлеб, сыр и вяленое мясо в дорогу, смена белья, украденный с кухни нож и еще какие-то мелочи не особенно тяготили ее и умещались в маленький заплечный мешок. На четвертую ночь Рейна уже шагала прочь по дороге. Раненая рука болела, но это ничуть не портило настроения. Ночной воздух пах сиренью и акацией, и еще чем-то неуловимым — свободой. Сердце Рейны замирало в предвкушении совсем иной жизни, где она не будет затворницей в каменном доме, где все дороги открыты ей, а храброе сердце и верная рука приведут к богатству и славе.
Рейна усмехается и переступает босыми ногами на прохладном земляном полу.
Следующую отметину тоже сразу не разглядеть. Небольшая белая черточка над бровью. И еще одна… Рейна опускает руку вниз, прикрывая себя между ног. Еще одна глупая, банальнейшая история. Начало ее пути вообще было банальным. Она была наивна и открылась первому же, с кем разговорилась в придорожном трактире. Он был наемником в потертом колете и мятой шляпе, со шпагой в видавших виды ножнах, и так много рассказывал о своих подвигах. Мальчик Рейно скоро стал для него девушкой Рейной, но он не отвернулся от нее и обещал показать целый мир от таинственного востока до неизведанных земель Нового Света. В следующем трактире они сняли одну комнату на двоих.
Она так и не успела выяснить, какому заезжему проходимцу Эмилио — надо же, ей потребовалось усилие, чтобы вспомнить это имя — хотел ее продать. Кажется, какому-то работорговцу с того самого загадочного востока. Даже не лгал, если подумать… Рейна дралась отчаянно, вырывалась как кошка. Шрам над бровью остался от металлической накладке на его перчатке. И тогда ее спас тот самый кухонный нож, спрятанный в рукаве. Она всадила его Эмилио в живот, глубоко, по самую рукоять, а вытащить уже не смогла. Да и не надо было. Она просто выпустила рукоять, выскользнула из слабеющих рук обманщика и бежала прочь. Она долго потом молилась о том, чтобы он сдох, и чтобы смерть его была медленной и тяжкой.
И снова она шла по ночной дороге, теперь уже в незнакомом большом городе. И снова пахло сиренью и акацией. Иллюзии развеялись, жажда свободы осталась.
Другой шрам виден отчетливо. Рваный, глубоко вдающийся в кожу след на ребрах, сбоку от правой груди. Пуля прошла вскользь, только разорвала кожу и чиркнула по кости. Очень повезло.
Больше Рейна никому не доверяла и не ждала чудес. Мальчишка-подросток увязался за большим отрядом. Того кондотьера звали Мартин де Эненио, и он был хорошим человеком. Рейна ухаживала за его снаряжением, прислуживала ему, а в бою подавала порох и пули. Он учил ее стрелять и фехтовать и не спрашивал, почему Рейно время от времени куда-то пропадает и вообще любит уединение — это помогало скрывать свою маленькую тайну.
Ее ранили во втором по счету бою, когда было уже не страшно. Она носилась, как бешеный зверек, между рядами пехоты, и в руках у нее были меры пороха и свинцовые шарики, каждый из которых мог стать чьей-то смертью. Что-то чиркнуло по боку, горячая влага потекла по колету и рубашке под ним, но Рейне не было до этого дела. Она думала о том, что будет, когда перестанут свистеть пули, и два строя пик сойдутся. Может быть, ей удастся пролезть под крепкими древками мимо упершихся намертво бойцов и порезать кого-нибудь. Храбрые получают славу или смерть, а трусы не получают ничего. Ничего Рейну не устраивало. Кто-то колол, пытаясь зацепить противника, кто-то давил на древко, вгоняя его в чье-то тело. Некоторые, тяжелораненые или уже мертвые, так и застряли насаженные на пику, как дичь на вертел. В какой-то момент Рейна подняла глаза и увидела выпученные неживые глаза наемника, которому острие пробило лицо, между носом и ртом, и вышло из затылка. Его звали Луис, и он тоже был хорошим человеком.
Потом она подвизалась помогать в полевом госпитале и тихонько украла чистый бинт. Вскипятила воду, раскалила на огне нож… Громко кричать было нельзя, а закусить что-нибудь, Рейна не догадалась, и в итоге в кровь изгрызла себе губу, пока прижигала рану. От запаха паленого мяса в тот момент ее чуть не вывернуло, слезы текли по щекам ручьями, но свою тайну она сохранила. Очень боялась, что рана воспалится, но в кое-то веки ей повезло. Только болело ужасно еще долго.
Чуть ниже, тоже с правой стороны — длинный ровный шрам от кавалерийского палаша. Тогда мальчик Рейно уже стал старше и носил хорошую кирасу, но спасла ее не кираса, а удача. Ее рубанули на полном скаку, и металл не выдержал. Пришелся бы палаш на волосок глубже или на полпальца выше — Рейна изошла бы кровью в считанные минуты. И все же на этот раз ее оттащили в госпиталь. Тогда ей было семнадцать, а несли ее двое мальчишек — должно быть, чуть младше того возраста, в котором она сама оказалась на войне. Тогда юноша Рейно снова стал девушкой Рейной, но это уже ничего не меняло. Из аркебузы она попадала в центр мишени со ста шагов — равно как и в голову противника. А с тяжелой пехотной шпагой она управлялась лучше многих. Шпага, та самая, которую она украла из родительского дома, переломилась на середине клинка в тот же день. Рейна помнит, что Мартин де Эненио смеялся так громко, что ей казалось, скоро рухнут стены палатки. Он все думал, отчего же Рейно временами так сторонится товарищей… С тех пор жизнь Рейны стала несколько проще, не приходилось больше таиться ото всех.
На левом плече мышцы были распороты и разорваны, шрам до сих пор, спустя годы, темный и уродливый. Подарок от северных соседей: меч-фламберг чудом не перерубил кость, и рана напоминала кровавое месиво с висящими кусками мяса и кожи. Но Рейна смогла ответить — точным колющим ударом в так удачно подставленное горло. Потом пять недель она валялась в госпитале, то погружаясь в горячечный бред, то выныривая из него, к холоду и боли, к краскам, казавшимся неестественно яркими, к обеспокоенным лекарям, беспомощно разводящим руками на ее вопросы, к намокающим повязкам и отвратительному запаху гноя. Мартин был хорошим человеком, а она была хорошим фехтовальщиком и хорошим стрелком, поэтому он не жалел на нее денег. Каким-то чудом Рейна осталась жива и не потеряла руку.
Чуть менее страшный, но все же заметный шрам на левом бедре — еще одна пуля, которая, по счастью, прошла навылет, и рана была почти чистой… только крови было много. Рейна даже не представляла, что в ней столько крови — вытекла огромная лужа, и еще осталось на то, чтобы выжить.
Наемница вздыхает и касается пальцами другой отметины — маленького пятнышка между ребрами справа. Оно кажется таким безобидным, но могло бы убить ее вернее, чем фламберг. Мартин хорошо относился к своим подчиненным, а к ней был вовсе неравнодушен. Нет, она никогда не привлекала его как женщина, он питал к ней скорее отеческие чувства. Но хорошие люди меняются, когда дело доходит до вопроса денег или авторитета среди бойцов. Рейна захотела двойное жалованье, но Мартин отказал. Через некоторое время она решила, что добьется большего, если уйдет — но не хотела уходить одна. Сорок пять аркебузиров больше тяготели к ней, чем к прежнему кондотьеру, и тот разлада в своих рядах не потерпел. Когда-то он учил ее, теперь они скрестили шпаги. Рейна дралась отчаянно, но у противника было больше опыта и навыков — и раны были оба, но Мартин отделался легче. С ней ушло не сорок пять человек, а три десятка, а сама она уехала на носилках, и снова чудом выжила.
Рейна поднимает руку выше, к тонкой белой полоске на щеке. Еще одна дуэль, ничего интересного. Со временем дела у нее пошли в гору, но драться приходилось часто… Впрочем, она и сама была тому виной, потому что не привыкла держать ни язык за зубами, ни шпагу в ножнах.
Дальше — снова страшное. Она касается почти незаметных неровных линий на животе, похожих на потеки, как будто ее кожа плавилась и оплывала, словно свечка. У нее было немало мужчин, но никого из них она не любила, ни к кому не привязывалась. Она была красивой, яркой, эффектной и не стеснялась этим пользоваться. О том, что у нее будет ребенок, она молчала до последнего, пока на живот не перестала налезать не только кираса, но и кожаный колет. Она даже не задавалась вопросом, кто был отцом. Точно никто из ее отряда, с ними у нее никогда ничего не было. Зато они хотели отыскать папашу и отрезать все лишнее, но ей было все равно. Потом была весенняя сырость, которая просачивалась даже в нагретую жаровней палатку, и лекарь, привыкший зашивать раны и доставать из своих пациентов пули, а не детей. Рейне редко бывало так страшно, а главное — обидно. Еще пара дней, и они дошли бы до ближайшего городка, но теперь она могла умереть так глупо и так бездарно. Вернее, они оба могли умереть. К счастью, ее сын появился на свет здоровым и крепким, а она сама смогла встать с постели уже на следующий день. Затем был веселый приморский городок, шумный, в котором вечно где-нибудь играла музыка, и пахло рыбой и солью. Там ее аркебузиры проматывали свое жалованье, а Рейна искала добрую женщину, которая согласилась бы заботиться о маленьком Рамиро за умеренную плату. Плата оказалась не очень-то умеренной, но зато Рейна была спокойна, и с тех пор исправно высылала деньги каждый год.
Вспоминая сына, Рейна улыбается, хотя на самом деле за эти годы видела его так редко, что почти не знает его. То он ей гордился, то ненавидел, и она не знала, как дела обстоят сейчас. Он писал ей регулярно, не реже, чем раз в полгода, рассказывал обо всех своих делах, но по его письмам, сухим и лишенным эмоций, мало, что можно было понять.
Более поздних шрамов меньше. С тех пор, как Рейна обзавелась хорошими латами, меньше стало тех, кому удавалось пустить ей кровь. Но бывало всякое. Она поворачивает ногу и разглядывает ровный белый кружок на бедре — от дротика. Дикое лесное племя в Новом свете. И рядом, только с другой стороны — широкий след от восточной сабли. По ней вообще можно составлять список разного оружия, какое только есть на свете. Вот шрам от протазана, вот — от гибкого поющего меча, какие куют еще дальше на востоке. Острие алебарды прошло вскользь, шип моргенштерна оставил лишь небольшую царапину, и Рейна нащупывает неровность под волосами, почти на самой макушке. Очень не вовремя с нее тогда слетел шлем…
Стрела, арбалетный болт, пика, рапира, шпага, кацбальгер, чинкуэда… Теперь, оглядывая себя, Рейна поражается своей удаче и своей живучести. На ней всегда заживало как на кошке, но бессчетное количество раз ей говорили, что пришлось бы вражеское оружие чуть-чуть в сторону — и конец. Шрамы отчетливо видны на смуглой коже, и у каждого своя история. Хроника целой жизни, которую писали на теле наемницы многочисленные противники и не только.
— Ну что, нравится тебе, милая?
Низкий скрипучий голос раздается над ухом, и отражение в зеркале идет рябью. Рейна все так же смотрит на себя, но видит молодую девушку, высокую, ладную, но без выдающихся форм — такой удобно маскироваться под парня. Темные волосы коротко подстрижены, шрамов на теле меньше, и тот, что от пули на ребрах — совсем свежий.
В хижине ведьмы темно и душно, одинокая масляная лампа освещает Рейну и зеркало. В ее шатре было намного уютнее…
Пахнет травяными настоями, одни из которых она пила, другие — втирала в кожу. А рядом сама ведьма — сгорбленная старуха в старомодном платье, только глаза у нее не потускнели, как это бывает от прожитых лет, взгляд остался ясным и цепким.
Рейна вздыхает, неторопливо потягивается, а затем подхватывает оставленную в углу одежду и по привычке споро принимается натягивать ее на себя. Перед ней прошла целая жизнь, и она думает, есть ли в ней то, о чем она пожалеет. Наверное, есть, но Рейна знает, что никогда от нее не откажется.
— Нравится, тетушка Марта.
Эту ведьму в ее деревне так все и называют — тетушка Марта, и никак иначе. Местные сразу предупредили, что на любое другое именование она может обидеться и проклясть, это у нее быстро делается.
— А почему ты показала мне именно этот день?
Ведьма смеется.
— Ты попросила показать, какой будешь старой бабкой, милая. В тот день твой сын напишет тебе, что у тебя родилась внучка. Хорошая будет девчушка, Рейной назовут.
Рейне отчего-то кажется, что она-в-будущем оглядывает себя перед тем, как уйти на покой. Перед тем, как отправиться в приморский городок, где пахнет солью и рыбой, нянчить свою маленькую копию и рассказывать ей множество историй о своей долгой и непростой жизни. Но шпагу и аркебузу она будет содержать в идеальном порядке, и порох у нее всегда будет сухим. На всякий случай.