Железо рождает силу. Сила рождает волю. Воля рождает веру. Вера рождает честь. Честь рождает железо.(c)
Часть 1.
читать дальше
VII
Финвэ не знал, сколько времени он шел по бесконечным тоннелям логова Черного Всадника. Ходы извивались, переплетались друг с другом, переходили в просторные залы разной формы. Кое-где в полу разверзались глубокие трещины — на дне их плескался жидкий огонь. Некоторые ходы освещались вделанными в стены факелами, другие были погружены во тьму. Но это место полнилось тенями и чудовищами, от которых Финвэ лишь каким-то невероятным чудом ускользал.
Твари ползали по тоннелям, гнездились в залах, плодились и охотились друг на друга. Финвэ видел, как одна гигантская ящерица поймала другую, поменьше, и пожирала ее еще живую. Перевернув жертву на спину, она разорвала ей брюхо и втягивала в пасть влажно блестящие кишки, сыто чавкая и порыкивая. Черная кровь стекала по ее морде, струилась по крупной лоснящейся чешуе. Жертва еще подергивалась в предсмертных судорогах, хвост ее дрожал и метался, а обессилевшие лапы тщетно стремились задеть и поранить убийцу. Ящерица то и дело перекусывала кишку, затем ловила длинными изогнутыми зубами обрывок, похожий на толстенную безголовую змею, и втягивала его в пасть снова. Меньшие ящерицы, то ли потомство удачливой охотницы, то ли просто падальщики, заползали в гигантскую отверстую рану, обрамленную по краям неровными лоскутами разорванной шкуры и мышц, копошились в ней, будто черви в подгнившем трупе, и вгрызались в склизкую темную плоть.
Финвэ видел, как летучие мыши-кровососы, много крупнее, чем встречаются в недобрых уголках леса, с крыльями размером с руки квендо, выманили на берег из подземного озера бесформенное чудовище со множеством щупалец. Оно принялось ловить юркую летающую дичь, но вскоре вымоталось, и тогда мыши набросились на него всей стаей и начали жуткую трапезу. Они раздирали крепкие щупальца и мягкое, похожее на огромную гору слизи тело и упивались кровью, пока не насытились. Финвэ же оставалось только наблюдать, сидя в боковом проходе, и дожидаться, пока стая улетит, чтобы пройти дальше. Он старался не думать, насколько быстро такие создания могут разорвать и сожрать квендо.
Финвэ видел, как в отдельном полупустом зале неведомое существо резало и истязало чудовищ. Это создание было похоже на одного из квенди, но отличалось от него так же, как отличался Черный Всадник. Разве что ростом поменьше. Но его тело казалось лишь оболочкой, внутри которой прятались тьма и злоба, и было их так много, что они будто бы не помещались в существе и вытекали наружу черными волнами, от которых душу охватывал ужас. Это создание ножом из неведомого материала резало крепко прикованную цепями и распятую на стене ящерицу. Сдирало шкуру и рассекало тугие жгуты мышцы, извлекало внутренности и пристально рассматривало их. А потом Финвэ с внутренним содроганием наблюдал, как в руках существа части тела ящерицы видоизменялись, меняли форму, становились крупнее или, наоборот, усыхали. Исказив что-нибудь, существо пришивало это на место. Вот оно, не обращая внимания на истошный, полный боли, визг и шипение, разрезало ящерице верхнюю челюсть и выдернуло из кости сперва один клык, затем другой. И вскоре вернуло из на место — более длинными и сочащимися какой-то густой черной жижей. Финвэ предпочел бежать прочь от этого места и не попадаться на глаза тому, кто так жутко искажал саму природу, пусть даже природу чудовищ.
Много ужасов встретил Финвэ на своем пути, но не повернул назад. Мысль о том, что где-то среди этого бесконечного кошмара его ждет мать, подстегивала и гнала вперед.
Время здесь как будто не шло. Не было неба, и Финвэ не мог видеть, как сменялись звезды. Только постепенно истощавшиеся запасы еды и воды говорили о том, что время еще где-то существует. И они как раз подходили к концу, когда Финвэ нашел, что искал.
Среди бесконечного переплетения тоннелей он обнаружил гигантскую пещеру, такую длинную и широкую, что ее конец и противоположные стены терялись во мраке. Стоило Финвэ заглянуть в нее из тоннеля, как ему в уши ударил невообразимый шум. Какие-то существа рычали, подобно зверям, кричали, как квенди, стонали, будто от боли, и даже что-то говорили, но их голоса были лишь грубым, каким-то искаженным подобием настоящего языка.
Это открытие оказалось для Финвэ, пожалуй, страшнее, чем все виденные им твари. Неужели кто-то или что-то могло изуродовать не только чудовищ, не только зверей, но и речь квенди... или, того ужасней, самих квенди? От одного этого предположения хотелось развернуться и убежать. Не видеть, не знать того, что здесь происходило. Вымарать из памяти, если это возможно, а если нет, то убедить самого себя, что логово Черного Всадника — всего лишь кошмарный сон. Повторять самому себе, что ничего подобного не было и быть не могло, пока разум не примет это за правду. Но Финвэ в очередной раз приказал страху умолкнуть.
— Не убоюсь я, — прошептал он одними губами и крадучись пошел вперед.
Пещера оказалась заставлена рядами длинных и низких клеток из того же диковинного, явно очень прочного материала, из которого были сделаны оружие и одежда Черного Всадника. И в этих клетках сидели странные существа. Они передвигались на двух ногах, как квенди, они имели руки, а не лапы, лица, а не звериные морды, но все же они не были квенди. Уродливое, нелепое и безобразное их подобие, словно неудачно сделанный рисунок или криво вырезанная фигурка. Кожа у них была темной, почти черной, словно этих существ кто-то вымазал в грязи или темной смоле, да так она и въелась. Тела их казались насмешкой над ладными и стройными квенди: скрюченные и сутулые, кособокие и несуразные. Руки были слишком длинными, а ноги — кривыми и короткими. На пальцах вместо ногтей росли обломанные, корявые черные когти. Волосы торчали на их головах пучками и клоками, редкие и сальные, зато покрывали еще и тело, словно шерсть у животных. Но ужасней всего выглядели лица. Кожа на них кое-где висела или была прорезана глубокими морщинами, в иных местах же неестественно натягивалась. Выдавались вперед несимметричные массивные челюсти с крупными кривыми зубами, из-за которых губы у некоторых до конца не смыкались. Носы были сплюснутыми и тоже кривыми, будто их много раз ломали, а слишком низкие и покатые лбы казались стесанными топором. Никогда еще Финвэ не видел таких гадких лиц. Кроме того, от неведомых существ воняло так, что Финвэ чуть не вывернуло. То ли они сами по себе так смердели, то ли гадили прямо в клетки и жили в кучах собственных испражнений.
И все же, несмотря на все уродство, на всю омерзительность этих созданий, Финвэ чувствовал, что у них есть нечто общее с квенди. И в мозг огненной иглой впивалась самая очевидная и самая страшная догадка: они были некогда квенди. Его сородичами. Так же жили у вод Куйвиэнен, так же охотились в лесах вокруг него, так же пели песни и считали время по звездам. А теперь злые чары или еще что-то, чего Финвэ и вообразить себе не мог, превратили их в гадких и жалких тварей. Но это казалось настолько чудовищным, что разум против воли силился придумать какое угодно другое объяснение.
Осторожно, крадучись, Финвэ пошел вдоль клеток, всматриваясь в уродливые лица. А вдруг его мать здесь? Вдруг Черный Всадник превратил ее в такое же чудовище? Некоторые создания замечали его, и если они когда-то и были квенди, то сейчас сородича не признавали. Они злобно рычали и ревели, тянули когтистые руки через прутья клетки и пытались схватить Финвэ. Он не знал, зачем, но вскоре понял. Проходя мимо, он увидел лежащую на полу мертвую тварь. Она была тощей и какой-то особенной кривой и неказистой — видимо, слабейшей среди них. Голова существа была проломлена, судя по всему, от удара о прутья, а горло разорвано, и черная кровь растеклась по полу широкой лужей. Остальные твари сгрудились вокруг трупа и поедали его. Раздирали кожу, отрывали куски плоти, выламывали и обгладывали кости, рылись во внутренностях, выискивая что-нибудь повкуснее. И если жуткая трапеза тварей стала для Финвэ уже обычным зрелищем, то от этого он чуть было не опорожнил желудок и не попрощался со своим скромным обедом. Он никогда не встречал такого и даже представить был не в состоянии, что разумные и говорящие могут есть разумных и говорящих. Однако твари явно ничего неправильного в этом не видели. Ближайшая из них, довольно чавкая, отрывала зубами куски серо-черного мяса с плечевой кости, а потом принялась эту кость обсасывать, слизывая оставшиеся на ней кровь и сок.
— Не убоюсь я, — как заклинание повторял Финвэ, хотя ему сейчас хотелось развернуться и бежать без оглядки. — Не убоюсь я...
И это помогло. Страх и отвращение отступили, оставив место холодному расчету. Он заметил, что когда твари обращали на него внимание, то не столько присматривались, сколько принюхивались. Должно быть, они чуяли добычу, как звери, поэтому стоило спрятать свой запах. К счастью, клетки оказались невероятно грязными и пол каждой был залит и завален объедками, кровью, нечистотами и еще чем-то черным и дурно пахнущим. Так что Финвэ, кривясь, зачерпнул этой отвратительной жижи и старательно вымазал ею лицо, волосы и одежду. Вонь с новой силой ударила ему в ноздри, и на этот раз его все-таки вырвало прямо на загаженный пол. Желудок скрутило мучительным спазмом, а затем еще и еще одним, пока вместо полупереваренной пищи из него не начала выходить желчь. Но потом стало немного легче. Финвэ спустя некоторое время притерпелся и к зловонию, и к мерзким подробностям жизни тварей.
Теперь он шел между бесконечными рядами одинаковых клеток, каждая из которых была наполнена этими насмешками над квенди. Их оказалось куда больше, чем жителей берегов Куйвиэнэн, и объяснение тому Финвэ тоже узнал, хотя предпочел бы никогда подобного не видеть. Существа совокуплялись друг с другом прямо в клетках, будто животные, там же плодились, и их дети, куда более многочисленные, чем у квенди, ползали в грязи. Иногда твари сами же и поедали собственное потомство.
Финвэ просто запрещал себе воспринимать все это. В его нынешнем виде было несомненное преимущество. Теперь твари принимали его за сородича и не так яростно бросались на прутья клеток, когда он проходил мимо. Многие и вовсе смотрели с интересом, хотя Финвэ и не мог сказать точно: хотели они с ним познакомиться или все равно сожрать. Но он все так же вглядывался в каждое лицо, ища в нем знакомые черты. Продвигался все дальше и дальше и заодно изучал местные порядки.
Иногда в зале появлялись и хозяева существ. Создания, подобные тому, кто перекраивал ящериц, внешне напоминающие квенди, но по сути отличающиеся от них куда сильнее, чем эти твари. Они бросали через прутья еду, но иногда и открывали клетки, чтобы затолкать туда новых тварей или отловить и забрать некоторых. Зачем они были им нужны, для Финвэ оставалось загадкой, но он пока не стремился ее разгадывать. Эти красивые, но не менее жуткие существа приходили с едой регулярно, и тогда Финвэ приходилось перебегать от клетки к клетке, забиваться в темные углы и прятаться. А вот открывали клетки они в разное время — так, что и не угадать, или просто нужно было ждать дольше, чтобы понять закономерность.
VIII
Финвэ пробирался все дальше и дальше, а время шло, и ему хотелось есть и пить. Еще немного, и ему пришлось бы воровать из клеток несвежее мясо и дурно пахнущую, какую-то маслянистую воду. И если вода была просто противной, то о мясе даже думать не хотелось. И наконец почти в противоположном от входа конце зала он увидел женщину, которая привлекла его внимание. Квенди не стесняются наготы и дома в теплую погоду ходят без одежды, так что Финвэ прекрасно помнил не только лицо матери, но и тело. И у этой твари было три рваных шрама — на плече, на боку и на бедре — точь-в-точь как у Татье. Такой же длины и формы, там же расположенные, они не оставляли никаких сомнений. В остальном мать было непросто узнать. Ее правильное лицо с широкими скулами и немного более длинным, чем у большинства квенди, носом превратилось в отвратительную, криво натянутую на череп маску с крючковатым клювом. Густые волосы поредели и выпали на макушке, а те, что остались, свалялись в грязные колтуны. Прямая, горделивая осанка сменилась горбом на спине и выгнутыми вперед плечами. Некогда ладные, красивые мышцы превратились в неестественно выглядящие жгуты под огрубевшей кожей. Грудь, прежде довольно большая, но высокая и округлая, висела, как два пустых мешка, и доставала почти до пупка нелепо торчащего живота. Но этот уродец все еще напоминал Татье, и ошибки быть не могло.
Не в силах больше на это смотреть, Финвэ просто сполз на пол около клетки, закрыв лицо руками. Он хотел бы зарыдать, но слезы все не приходили. Вместо этого в груди зарождался яростный, отчаянный вопль, который рвался наружу с такой силой, что Финвэ пришлось вцепиться зубами в пропитанную гадкой жижей ткань своей рубахи, чтобы не выпустить его. Хотелось реветь и метаться, хотелось разломать руками клетку, схватить то, во что превратилась мать, и бежать отсюда. Бежать как можно дальше в надежде, что ей еще можно помочь. Хотелось разнести здесь все, разломать, взять молоток покрепче и раздробить каждый камень, чтобы и следа не осталось от этого места. А может, просто вырвать себе глаза, чтобы ничего не видеть, упасть, лечь и умереть — ведь разве в силах один квендо вынести такой кошмар?
Финвэ просто сидел на коленях на полу, раскачиваясь взад-вперед и пытаясь совладать с собой, хоть как-то успокоиться. Нескоро, но ему это удалось. Вопль так и не вырвался из его глотки, оставшись в груди налетом едкой, жгучей злости. Но злость придала сил и решимости, и Финвэ поднялся на ноги. Он заставил себя снова подойти к клетке, хотя каждый шаг давался ему ценой невероятного усилия воли, а смотреть на мать было почти физически больно. И все же он подобрался к прутьям и постучал по ним.
— Мама, — позвал он. — Мама, я здесь!
Но Татье не откликнулась. Она сидела на полу, скорчившись, и в руках у нее был шмат протухшего склизкого мяса. Кривыми зубами она отгрызала куски и жевала, и тягучая слюна, смешиваясь с кровью и мясным соком, стекала по ее подбородку и капала на грудь и живот. Она довольно порыкивала, наслаждаясь трапезой, и совершенно не интересовалась происходящим вокруг. Зато другие твари заметили Финвэ, и трое из них прильнули к прутьям, пытаясь то ли ударить, то ли схватить его.
— Мама! — повторил он. — Татье! Это я, Финвэ! Я здесь, я спасу тебя!
На этот раз она услышала. Заглотила очередной кусок, повернула на шум крупную голову на морщинистой шее, недовольно рыкнула и снова отвернулась. Не узнала.
— Не-ет! — теперь Финвэ уже кричал. — Ты моя мать, ты не можешь меня забыть! Это же я! Финвэ! Я пришел за тобой! Мама, идем домой! Идем к племени! Они тебя очень любят и ждут!
Финвэ достал дубинку и молотил ею по прутьям, заодно отбиваясь и от тянущихся к нему рук. Слезы все-таки потекли по щекам, оставляя светлые дорожки на измазанном нечистотами лице. Так он кричал и стучал, забыв об осторожности, но добился лишь того, что в конце концов Татье поднялась и тоже начала бросаться на прутья. Глаза ее почернели и стали мутными. И не светились в них, как раньше, живой ум, любовь и отвага — только злоба. И тогда Финвэ выронил дубинку и отшатнулся. Ноги снова едва держали его. Как он ни старался, ни тени прежней Татье не нашел он в этом существе. Может быть, он опоздал? Мать звала и ждала его, но, не дождавшись, сдалась и превратилась в это. Сколько он готовился к походу? Сколько раз звезды совершили круг над его головой за время пути? Может, если бы он делал запасы для племени чуть меньше или шел быстрее, то еще застал бы мать?
И вот теперь было поздно. И от этой мысли снова хотелось умереть. Да хоть прижаться к клетке и позволить тварям разорвать и сожрать себя. И он даже сделал шаг к прутьям, но одернул себя и заставил остановиться. Он пришел за матерью — и вызволит ее, так или иначе. Утащит из этих проклятых подземелий, чтобы она снова увидела звезды. А дальше либо дозовется ее и перевернет весь мир, небо и землю, но найдет способ ее исцелить, либо даст ей хотя бы умереть. Ведь это лучше, чем стать чудовищем. Вместе с такой мыслью пришел и план действий. Финвэ решил дождаться, когда хозяин клеток придет сюда, и тогда убить его, самому отворить дверь и увести мать, даже если та станет сопротивляться. Справиться с существом, похожим на Черного Всадника, только поменьше, будет непросто, но ничего другого Финвэ на ум не приходило и он твердо решил не отступать.
Хозяина пришлось ждать довольно долго, но в конце концов Финвэ дождался. Создание в черных одеждах шло вдоль клетки к решетчатой двери, и твари при виде него вжимались в противоположную стену, визжа и вопя от страха. Финвэ же скорчился в темноте у угла, весь подобрался, словно лесной кот перед прыжком. Он положил копье на пол рядом с собой, достал пращу, вложил в ременную петлю камень и ждал удобного момента. Но тот, кто пришел к клетке, не торопился открывать. Он замер ненадолго, словно принюхиваясь, и развернулся прямо к непрошеному гостю. Его черные, без белков и радужки, глаза смотрели прямо на Финвэ, и тот вдруг почувствовал, как все тело наполняет жуткая слабость. Неловкие пальцы едва держали пращу, колени дрожали, а в голове были сонная одурь и какая-то тоскливая усталость. Финвэ хотелось просто остаться на месте и позволить врагу делать с ним что угодно, все равно сопротивление казалось бесполезным. И на миг он поддался этому чувству. Существо сделало шаг к нему, и Финвэ уже было все равно, но вдруг он скосил взгляд и увидел то, что осталось от матери. Та, как и прочие, жалась к прутьям клетки, глядя на хозяина как мышь на змею, и иногда испуганно повизгивала. Нет. Нельзя ее здесь оставлять.
Сбросив с себя морок, Финвэ вскочил на ноги. Его мотнуло в сторону, но он все равно поднял пращу и раскрутил ее над головой. Камень попал точно в лицо противнику, сломав, буквально вмяв внутрь его нос. Черная кровь потекла по лицу, но существо, казалось, вовсе не почувствовало боли и бросилось вперед, выхватывая какой-то странный огромный нож из того же материала, что и прутья клеток. Но Финвэ уже поднял с земли копье и ударил. Враг был силен и быстр, и у Финвэ был всего один шанс — за счет длины оружия.
— За Татье! — воскликнул квендо, и собственный крик придал ему сил.
Костяное острие вошло точно в грудь врагу, погрузилось глубоко, на треть длины древка, и вышло из спины. Существо попыталось отшатнуться, рванулось назад с недюжинной силой, но Финвэ сделал с ним так, как поступают со зверем на охоте. Перехватив копье одной рукой, он выхватил дубинку и с размаху опустил ее врагу на череп. А потом еще и еще, пока не лопнула кожа, не проломились необычайно крепкие кости, и мягкой массой не вытек мозг, запачкав оружие и одежду. Лишь тогда чудовище в обличье квендо затихло и испустило дух.
Еще не до конца веря, что у него получилось, Финвэ бросился обыскивать тело. Он хотел подобрать упавший на пол здоровенный нож, но от одного прикосновения к нему заболела рука и онемели пальцы, так что пришлось оставить эту затею. Досадно, потому что копье от черной крови затупилось, и как будто оплавилось, и теперь никуда не годилось. На поясе обнаружились странные гладкие приспособления замысловатой формы — они и требовались, чтобы открыть дверь. Одно из них нужно было вставить в паз в двери и повернуть — по крайней мере, это Финвэ наблюдал раньше. Штуковины оказались небольшими, длиной в ладонь и очень искусно сделанными из все того же твердого гладкого материала.
Повозившись немного и не с первой попытки подобрав нужную, Финвэ все-таки открыл дверь. Твари еще были напуганы случившимся и не нападали, и это играло ему на руку. Квендо забежал в клетку, схватил за руку ничего не понимающую мать и потащил ее прочь.
То ли не сообразив, то ли, наоборот, почуяв, что ее тащат на свободу, Татье не сопротивлялась. Первое время она просто послушно перебирала ногами и не пыталась высвободиться из хватки сына. А тот мчался прочь из пещеры с клетками к знакомому ему выходу. Теперь не нужно было прятаться и ползти вдоль клеток, и путь по прямой оказался не слишком уж долгим. Так они добежали до тоннеля, и Финвэ остановился, чтобы передохнуть.
Он выпустил Татье, и та, недовольно зарычав, отошла к стене и села, прислонившись к ней. Она все еще не узнавала Финвэ и смотрела на него злобно, но при этом испуганно. Может, она и лишилась разума, но запомнила, что он только что убил хозяина этих клеток.
— Мама, — в очередной раз обратился к ней Финвэ. — Присмотрись. Ты узнаешь меня?
Рассудив, что, может быть, его лицо трудно разглядеть под слоем грязи, он утерся рукавом, а потом даже умылся горстью воды из почти опустевшего бурдюка.
— Вот! — он придвинулся ближе. — Так лучше. Я Финвэ, твой сын. Помнишь?
Татье поняла, что перед ней не тварь, а кто-то совсем другой, но поступила совсем не так, как Финвэ надеялся. Она пробормотала нечто неразборчивое, похожее на ругательство, и, оттолкнувшись от стены, набросилась на Финвэ. Тот понимал, что Татье опасна, но все же не мог до конца осознать, что мать может причинить ему вред. Он промедлил и не успел уклониться. Татье напрыгнула на него, сбив с ног своим весом, и впечатала в стену. Из легких вышибло весь воздух, а в глазах на миг потемнело — то ли от этого удара, то ли от всего пережитого вместе. И пока Финвэ приходил в себя и не мог сопротивляться, Татье принялась изо всех сил колотить его кулаками по лицу, груди и животу. Когда Финвэ наконец сумел собраться под градом сыплющихся на него тумаков, она уже наклонилась, чтобы вцепиться зубами ему в горло.
Но то ли Татье стала слабее, чем была, то ли Финвэ очень сильно возмужал за прошедшее время. Вывернувшись, он скинул ее с себя и повалил на пол. Внутри все сжималось, и Финвэ снова хотелось выть и орать, когда он бил мать, пока та не съежилась на полу, поджав колени к торчащему животу, но иного выхода не существовало. Финвэ не мог иначе перебороть и скрутить ее. Может, он стал сильнее, но сейчас вымотался, еще не пришел в себя после чар хозяина клеток и довольно долгое время питался впроголодь и пил столько, чтобы только не свалиться от жажды. Татье же была сыта и полна сил. Когда она перестала сопротивляться, Финвэ связал ей руки веревкой, оставив свободным длинный конец. За этот конец, будто животное на поводу, он и повел ее дальше по коридорам.
IX
Вдвоем пробираться по туннелям логова Черного Всадника оказалось куда труднее, чем в одиночку. Жалкие крохи еды приходилось делить на двоих, и Финвэ постепенно слабел. Татье же была вечно голодна и все пыталась улучить момент, чтобы наброситься на Финвэ. Она несколько раз перетирала веревку, и тогда снова приходилось драться с ней. А еще она все время выла, рычала или порывалась убежать, и ее возня могла привлечь чудовищ.
Каждый раз, когда они прятались в узких проходах, пережидая, пока твари пройдут своей дорогой, Финвэ зажимал матери рот, а та вырывалась и нещадно грызла его руку. Но Финвэ стискивал зубы и терпел, надеясь, что им повезет.
Примерно половину пути им везло. Но этот путь выматывал Финвэ все больше и больше. Татье вела себя как дикий зверь, хотя и говорила что-то на своем странном языке. Но она была хитрым зверем. Притворялась спящей, чтобы Финвэ расслабился, дожидалась, пока тот устанет или отвлечется на что-то, прикидывалась спокойной и даже изображала дружелюбие — но в итоге все равно нападала или пыталась сбежать. Словом, рядом с ней нельзя было ни на секунду терять бдительность. Текли часы, совершали свой круг по нему невидимые звезды, и Финвэ, как ни старался, становился все более рассеянным от усталости.
И когда он буквально уснул на ходу, Татье снова избавилась от веревки и напала. Он подлетела к Финвэ, выхватила у него из рук дубинку и ударила, метя в голову. Финвэ успел уклониться лишь в самый последний момент, подставив левое плечо. Что-то хрустнуло, сустав обожгло болью.
— Не надо... — глухо выдохнул квендо, но мать его, конечно же, не послушала.
Она снова занесла дубинку для удара, но на этот раз Финвэ прыгнул вперед, проскользнув под ее рукой, обхватил за корпус и, подставив подножку, повалил на пол. Но Татье вцепилась в него, и они покатились по камням куда-то вниз. Татье выронила дубинку и снова дралась руками и зубами, а Финвэ тщетно пытался забороть ее.
Тоннель спускался вниз, к очередной пещере, пересеченной глубокой дымящейся трещиной. Около это трещины Финвэ сумел затормозить, но и мать выпустил. Та вскочила на ноги, и Финвэ попытался подняться тоже, но она ударила его ногой по лицу и снова опрокинула на пол.
— Мама, пожалуйста... — пробормотал он, понимая, что это бесполезно.
Тварь, когда-то бывшая его матерью, приблизилась, наклонилась над ним и протянула руку, чтобы схватить за горло. И в этот момент Финвэ увидел массивную чешуйчатую тушу за ее спиной.
— Сзади! — завопил он, указывая рукой Татье за спину.
Этот жест невозможно было не понять, и она обернулась — но поздно. Гигантская ящерица бросилась и ухватила ее зубами поперек корпуса. Сомкнув челюсти, чудовище принялось мотать головой, все глубже вгоняя клыки в плоть и ударяя жертву о камни. Татье то дергалась, то обвисала в пасти, как тряпичная кукла.
Финвэ все-таки поднялся и снял с пояса пращу — единственное оставшееся у него оружие, не считая бесполезного против твари костяного ножа. Первый камень ударил по чешуйчатой морде, не причинив вреда, и чудовище этого даже не заметило. Второй раз Финвэ собрался, усилием воли заставил руки не трястись — и попал точно в правый глаз ящерицы. Камень влетел под веко, то ли повредив, то ли вовсе выбив глаз, и хищник зашипел и еще более яростно принялся трясти головой.
— Пойди прочь! — Финвэ грозно закричал и затопал ногами, чтобы отпугнуть ящерицу, но вышло наоборот.
Чудовище выпустило из пасти добычу и ринулось на наглого мелкого обидчика. Но у Финвэ было еще время, чтобы прицелиться и запустить в нее третий камень. Но тот снова стукнулся о чешую, и Финвэ отскочил, а потом осознал, что сам себя загнал в ловушку: он оказался между стеной, ящерицей и трещиной — достаточно узкой, ее удалось бы перепрыгнуть, но он не мог бросить мать. У него оставался только один шанс, и он снова вложил камень в пращу и метнул его, метя в уцелевший глаз. И попал.
Чудовище взревело, и на этот раз в его реве слышались не только злоба и ярость, но и боль. Ничего не видя, оно принялось искать цель, но Финвэ не дал ему возможности себя поймать. Он стремглав проскочил мимо ощерившейся окровавленной морды, подхватил Татье и прыгнул через трещину. Страх за свою жизнь и жизнь матери открыл в нем какие-то запасы сил, о которых он сам не подозревал, и он смог бежать еще долго, не останавливаясь, пока не оказался перед еще одной расселиной. По ее дну тек жидкий огонь, и она была слишком широка, чтобы через нее перебраться. Здесь Финвэ остановился, положил странно неподвижную Татье на камни, огляделся и понял, что не помнит этих мест. Нужно было остановиться, вернуться назад, к знакомой уже дороге, и попробовать снова.
Но перед этим стоило хоть немного отдохнуть. Он был сильно измотан, и бежал с существенной для себя ношей, и теперь едва мог идти. Он опустился на пол рядом с матерью и склонился над ней, чтобы осмотреть.
Ее грудная клетка была пробита клыками и продавлена внутрь, кожа была разодрана, и кое-где из кровавого месива торчали обломки ребер. Шея странно выгнулась, на голове зияла рана, и редкие грязные волосы густо заливала кровь. Черные кровавые потеки тянулись изо рта и из ушей, а мутные глаза невидяще смотрели в потолок. Татье не дышала. Она была мертва, и ее смерть обрушилась на Финвэ тяжестью каменной глыбы. Весь его путь, все пережитые ужасы — все оказалось бессмысленным. Мать погибла. Погибла именно тогда, когда для нее появился крохотный, призрачный — но шанс на спасение. Она страдала, пока ее превращали в злобную звероподобную тварь, она звала Финвэ, но тот ничего не смог сделать.
Финвэ опустил голову, уткнувшись прямо в окровавленную истерзанную грудь Татье, и лежал недвижно, не в силах даже плакать. Но горе его длилось недолго. Что-то здесь было неправильно. Пока он нес мать, то ощущал в ней жизнь, хотя с такими ранами она непременно умерла бы сразу. Чувствовал и сейчас. И вот пришла разгадка: в ее теле что-то шевельнулось.
Резко вскинувшись, Финвэ снова оглядел мать. Жизнь не вернулась в ее изломанное, искалеченное тело, но живот ее дернулся. Она носила дитя! То, что Финвэ принял за еще одно уродство, таковым вовсе не оказалось. Существо в чреве Татье еще жило, и Финвэ не знал, что и думать. Это был его брат или сестра, который мог еще оказаться квендо, а не чудовищем. Но как так вышло, и как сильно должны были измениться душа и тело его матери, чтобы она вообще смогла зачать? И достаточно ли ребенок вырос, чтобы жить? И главное, если тело матери уже не могло исторгнуть дитя, то как его достать? Неужели придется разрезать ей живот, будто дичи, которую потрошат?
Финвэ не знал, как поступит дальше, не знал, как донесет ребенка до обитаемых мест живым, если он или она квендо или квендэ, и что будет делать, если нет. Руки у него мелко дрожали, но он сумел совладать с собой. Достав костяной нож, он занес его над телом Татье, глубоко вдохнул, будто собирался с разбегу нырнуть в воду, и резко вонзил его в плоть — неглубоко, так, как если бы хотел пропороть шкуру оленя. Финвэ сам не понимал, как он мог решиться на такое, не верил, что подобное творит, но руки действовали сами, отдельно от разума, ведя длинный разрез от груди до низа живота. Натянутые кожа и плоть послушно расходились, так же легко подались внутренности, и лопнул пузырь, в котором плавало еще не рожденное дитя.
Бросив нож, Финвэ вытащил наружу крохотное мокрое тельце. Несколько мгновений, наполненных милосердной пустотой, бездумно смотрел на него — а потом заорал от ужаса. Существо было меньше, чем обычно рождаются младенцы, но уже с клыками и кривыми когтями, перекошенным уродливым лицом и грязно-серой кожей.
От этого зрелища, от потрясения, от усталости или от всего вместе в глазах у Финвэ померк тускло-красный свет от расщелины, и сознание кануло в темноту. Дитя выскользнуло из его ослабевших рук и упало куда-то вниз...
X
Финвэ очнулся рядом с уже остывшим растерзанным трупом и медленно пошел обратной дорогой. Но тот, кто переставлял сейчас ноги, был уже не Финвэ, а кем-то другим — сильным, умным и находчивым существом, но разумением он походил на животное. Им двигал инстинкт выжить, а руководствовался он всеми знаниями и опытом, которыми обладал Финвэ.
Это существо выбралось из Утумно и прошло по окружающим его пустошам. Оно выяснило, каких тварей можно есть, придумало, как охотиться на них, и так сумело не погибнуть от голода. Потом знакомой дорогой оно вернулось к берегам Куйвиэнэн. Но оно было вовсе не Финвэ. Пока инстинкты его неким образом обрели собственную волю, душа Финвэ металась, словно в клетке для искаженных квенди, в плену самого черного отчаяния. В своих мыслях Финвэ безумно бродил по темным подземельям самого жуткого кошмара в своей жизни и не находил выхода. Он беззвучно стенал от боли, от которой не было никакого спасения. Но инстинкты вели его туда, где боль утихнет, — не в поселение татьяр, а южнее, к миньяр и дому Имина.
Там Финвэ и очнулся. Он снова осознал себя, вцепившись в Имина и уткнувшись лицом в его плечо. Он дрожал, кричал и метался, раз за разом сбивчиво пересказывая историю своего похода. А Имин слушал и успокаивал его. Он бережно обнимал Финвэ, не давая в исступлении причинить вред ему или себе. Кормил его с ложки, как маленького ребенка, и настойчиво отваживал от него всех любопытных.
— Плачь, друг мой, — говорил он. — Плачь, пока со слезами не выйдет боль.
Он утирал искаженное страданием лицо подопечного, помогал ему мыться и менял на нем одежду, когда та пачкалась. Он узнал уже все, до мельчайших деталей, но терпеливо слушал всякий раз, а слова лились из Финвэ непрерывным потоком.
Финвэ то тонул в горе и отчаянии, переставая замечать что-либо вокруг, то приходил в себя и видел перед собой лицо Имина, который неизменно находил для него слова утешения. От Имина исходили тепло и свет, и Финвэ тянулся к нему, как умирающий от жажды тянется к роднику. Ненадолго ему удавалось достичь этого тепла и прильнуть к нему. А затем пучина отчаяния опять смыкалась над головой, поглощая весь мир, и он снова блуждал по бесконечным темным тоннелям, кишащим чудовищами. Снова сидел над искореженным бездыханным телом матери и держал в руках своего крохотного брата, который не был уже квендо.
— Ты не мог помочь им иначе, — пробивался через черноту голос Имина. — Того, кого нельзя спасти, можно лишь избавить от мучений и жизни, что хуже, чем смерть. Ты так и сделал, Финвэ.
— Я не сумел их спасти, — отвечал Финвэ из подземелья.
— Нет, ты спас, — настаивал Имин. — Ни твоя мать, ни твой брат не будут жить как чудовища. Если бы Татье хоть на крупицу осталась прежней, она жаждала бы именно такого исхода. Она мечтала бы об избавлении.
— А я? — спрашивал Финвэ. — Нужно ли мне избавление?
И тогда Имин гладил его по голове и улыбался.
— Нет, тебе нужно только время, Финвэ. Ты сильный, отважный и упрямый. Самый упрямый из всех, кого я знаю. Разве хоть один квендо отправился на север за своими родными? Разве мог бы хоть один квендо пережить столько, сколько ты, выжить и вернуться? Ты справишься, и я помогу тебе.
Финвэ верил ему. И действительно, со временем он стал все чаще выбираться из подземелий и проваливаться в них все реже. Постепенно он стал способен сам следить за собой, начал снова без напоминания брать еду и питье, даже выходить из дома Имина и разговаривать с другими квенди. Он возвращался и оживал. Узнавал знакомые лица, здоровался с Инис, снова начал резать по кости и шить одежду из шкур. Но время от времени он все равно проваливался в темные тоннели, и тогда инстинкты снова вели его к дому Имина, где он мог спрятаться от всех и слушать его успокаивающий голос, который был единственной тропкой, выводившей его из кошмара.
Так длилось целых пять средних перемен звезд, и наконец случилось так, что Финвэ не видел своего кошмара уже долго. Тогда Имин пришел к нему в праздничной расшитой рубахе и в венце из тонких костяных пластин, усыпанном красивыми камнями, — такой он надевал на всякое важное событие. Финвэ он тоже принес нарядную одежду, а на шее у него застегнул ожерелье Таты. Когда Финвэ только явился к миньяр, Имин забрал это ожерелье, чтобы тот не поранился острыми зубами и когтями. Но сейчас вернул его с большим почтением.
— Я, Имин, вождь миньяр, хочу говорить с Финвэ, вождем татьяр, — торжественно объявил он, и голос его был громким и властным.
Финвэ подивился этой перемене, но ответил в том же тоне:
— Я Финвэ, вождь татьяр, и я слушаю тебя.
— Что ты скажешь, Финвэ, о том, что встретил на севере? — Имин сел напротив него и заглянул ему в глаза. И в его взгляде были все те же тепло и забота, но теперь он видел перед собой не больного, терзающегося квендо, а равного себе предводителя племени. — Как ты поступишь, когда вернешься к своим квенди?
Блуждая в подземельях, а затем заново привыкая к жизни у озера, Финвэ не задавался этим вопросом. Он вообще не думал о том, как будет править. Тогда он был просто одним из квенди, исстрадавшимся и измученным, а теперь Имин напомнил ему, кто он. И не просто напомнил, а заставил превратиться из простого квендо, который думает о себе, в вождя, который думает о племени. Вождя мало занимают собственные печали, ведь он посвящает другим всего себя, без остатка, и лишь потому племя почитает его и слушается его слова. Иногда одежда и символы решают многое. Простой квендо отодвинулся куда-то в глубину сознания, а вождь пришел ему на смену. Финвэ прикрыл глаза и помолчал немного, перебирая варианты, и потом только заговорил.
— Нет ничего хуже, чем логово Черного Всадника, — медленно, вдумчиво начал он. — Никто не творит такое зло, как он, и я ненавижу его всем сердцем. Но еще сильнее я хочу защитить от него татьяр и всех квенди, а потому буду беречь их вдесятеро лучше, чем раньше.
— Как и я буду беречь миньяр и всех прочих квенди, — Имин кивнул. — Теперь, когда мы знаем о судьбе похищенных, мы сделаем все, чтобы больше ни с кем не случилось такой беды.
Он умолк, ожидая от Финвэ еще каких-то слов, и тот продолжил.
— Но рассказ о логове Черного Всадника только напугает их. А если... — он запнулся и вздрогнул, но совладал с собой и вернул тону твердость: — а если они когда-нибудь повстречают созданий, которые множатся там, лучше им не знать, что это некогда были их сородичи. Пусть они, как и прежде, оплакивают потерянных квенди как погибших.
— Это твоя тайна, и тебе ей распоряжаться. А я признаю твое решение мудрым и никому не расскажу о том, что узнал от тебя.
Имин протянул ему руку, и Финвэ пожал ее.
— Я горжусь тобой, друг, сын моего друга, — проговорил старейший из квенди. — А теперь иди к своему племени. Татьяр ждут тебя и не сомневаются, что ты вернешься. Пусть же их надежды поскорей сбудутся.
Эпилог
Финвэ вернулся к своему племени и был хорошим вождем. Татьяр любили его и произносили его имя даже с большим почтением, чем имя погибшего Таты. Его племя множилось, и, хотя леса вокруг озера оставались опасными, оно не бедствовало. Крепкая загородь спасала от чудовищ, а охотники были сильны и умелы, так что редко татьяр приходилось голодать. А спустя время содрогнулась земля, и начались бури на севере. Квенди не знали, что там творилось, а грохот и зарево, затмившее звезды, наполнило их страхом — но Черный Всадник больше не тревожил их.
Потом Валар позвали квенди на Запад, в Благословенный Край, где жизнь легка и беспечальна, а предвечный свет наполняет душу радостью. И Финвэ поверил им, вместе с Имином и Эльвэ отправившись вместе с Оромэ посмотреть на предложенное обиталище. Оно оказалось столь прекрасным, что Финвэ не мог нарисовать такое даже в самых смелых мечтах. Эту дивную землю всю заливал яркий свет, но он вовсе не ранил глаза привыкшего к подзвездным сумеркам квендо: в нем, наоборот, виделось лучше и дальше. Свет наполнял силой, отгонял все печали и горести, и в душе рождались веселые песни. Никогда еще со времен памятного Времени Оленей не был Финвэ так счастлив и беззаботен.
Он говорил с Валар и восхитился их величием и мудростью. Но больше всего его восхитило, что эти могучие владыки победили и пленили Черного Всадника и избавили все земли — на востоке ли, на западе — от ужасного зла. Узнав об этом, Финвэ отбросил всякие сомнения о том, где должно жить татьяр.
Он провел квенди, ныне звавшихся эльдар, долгим путем через неизведанные земли и достиг Амана. Там татьяр — которых теперь называли нолдор — избрали Финвэ своим королем, подобно тому, как Манвэ был королем над Валар.
Финвэ сменил шкуры и грубый лен на шелк, бархат и тончайшей выделки сукно, а просверленные пластинки перламутра — на драгоценные камни и венец из золота и серебра. Но под этими прекрасными одеяниями он всегда носил ожерелье из клыков и когтей, что досталось ему от отца, и ценил его куда выше золота и каменьев. Ведь именно это украшение Имин надел ему на шею, признавая равным себе вождем. Именно оно напоминало Финвэ о данном некогда обещании не бояться и не посрамить память отца. Даже в блаженстве и процветании Валинора Финвэ помнил, кем он был.
Вместо частокола вокруг поселения он вместе с Имином, чье имя ныне звучало как Ингвэ, строил прекрасный город, одной стороной обращенный к свету Древ, а другой — к вечной ночи за пределами стены Пелори, ведь даже полюбив Благословенный Край и привыкнув к нему, квенди не могли жить без звездного света.
Финвэ держал на руках собственных детей, и кошмарные воспоминания о логове Черного Всадника, которое, как он узнал, называлось Утумно, совсем перестали его преследовать. Он обрел любовь и потерял навсегда, а после обрел снова — когда его спутницей стала Инис, желавшая союза с ним еще с незапамятных времен. В жизни Финвэ было многое: и доброе, и дурное, но доброго на его долю выпало больше.
Он верил в мудрость Валар, признавая, что эти создания знают и понимают куда больше, чем эльдар. Он смирил свое сердце, и унял так и не покинувшую его ненависть, и заставил себя поверить в совершенное Валар чудо: они не только победили и пленили Черного Всадника, но и убедили его раскаяться в злодеяниях и стать другом всем созданиям, что живут в Амане. Финвэ верил разумом и заставлял поверить сердце, но одного в себе унять не мог. Чутье, то самое чутье, что заставляет остановиться и прислушаться незадолго до того, как в лесу затихнут птицы и попрячутся звери перед приближением чудовища. Чутье, что предупреждает о топкой почве, о недобрых местах, где обитают злобные духи, и побуждает осмотреться в поисках удобного дерева даже раньше, чем взгляд заметит волчьи следы. Чутье, без которого не выжить охотнику, — оно неустанно предостерегало Финвэ об опасности. А Финвэ верил Валар, но верил и чутью.
Он не смущал сердца народа мрачными предчувствиями, но детей воспитал как преемников и наследников — на случай, если когда-нибудь сгинет, как его отец. И его старшие сыновья выросли гордыми и своевольными, они ссорились между собой и тем немало огорчали Финвэ, но в глубине души он был спокоен. Если придет беда, его дети будут сильными и встретят ее достойно.
И каждому из своих детей однажды рассказал он сказку об отважном эльфе, который отправился к черным скалам Утумно, не побоявшись ни тьмы, ни чудовищ, ни темных мрачных подземелий, и вернулся назад. И эта сказка учила их не бояться, повествовала о том, что упорный, отважный и сильный духом преодолеет любые преграды, какими бы ужасными они ни были. О том, что нужно идти и не сдаваться — и осилишь любой путь. Но никогда не называл Финвэ ни имени того эльфа, ни истинной цели его похода. А сам он обратил пережитый им кошмар в сказку, и даже отголоски былой боли не тревожили его...
***
Но все закончилось именно так, как предупреждало чутье. Черный Всадник остался Черным Всадником, и он принес в Благословенный Край гибель и разрушение.
Финвэ стоял у ворот Форменоса, дома своего сына, и Черный Всадник — Моргот — надвигался на него. Огромного роста, с черным тускло блестящим копьем и в черном доспехе, он был таким же, как многие сотни лет назад в лесу у озера Куйвиэнэн. Только теперь Финвэ видел его лицо: гармоничные, красивые черты могли бы вызвать восхищение — если бы через саму его плоть не сочились тьма и зло. Ужас бежал впереди Черного Всадника, увядали цветы и трава под его ногами, и черное облако, окутавшее его, заслоняло звезды.
Финвэ был один. Его внуки уехали на охоту, а те, кто остался в крепости, бежали. Финвэ не держал их — напротив, он сам велел им уходить. Это был его бой — так же, как некогда Таты. Он вытянул из ножен меч и поднял его, становясь в боевую стойку.
— Не убоюсь я Черного Всадника, — воскликнул он, приветствуя давнего врага.
***
— Не убоюсь я, — смеялся Феанаро, мчась к Ангбанду впереди своего воинства.
— Не убоюсь я, — твердо проговорил Нолофинвэ, застегивая боевой доспех.
— Не убоюсь я, — пообещал себе Арафинвэ, восходя на корабль.
И Черный Всадник сам познал страх.
читать дальше
VII
Финвэ не знал, сколько времени он шел по бесконечным тоннелям логова Черного Всадника. Ходы извивались, переплетались друг с другом, переходили в просторные залы разной формы. Кое-где в полу разверзались глубокие трещины — на дне их плескался жидкий огонь. Некоторые ходы освещались вделанными в стены факелами, другие были погружены во тьму. Но это место полнилось тенями и чудовищами, от которых Финвэ лишь каким-то невероятным чудом ускользал.
Твари ползали по тоннелям, гнездились в залах, плодились и охотились друг на друга. Финвэ видел, как одна гигантская ящерица поймала другую, поменьше, и пожирала ее еще живую. Перевернув жертву на спину, она разорвала ей брюхо и втягивала в пасть влажно блестящие кишки, сыто чавкая и порыкивая. Черная кровь стекала по ее морде, струилась по крупной лоснящейся чешуе. Жертва еще подергивалась в предсмертных судорогах, хвост ее дрожал и метался, а обессилевшие лапы тщетно стремились задеть и поранить убийцу. Ящерица то и дело перекусывала кишку, затем ловила длинными изогнутыми зубами обрывок, похожий на толстенную безголовую змею, и втягивала его в пасть снова. Меньшие ящерицы, то ли потомство удачливой охотницы, то ли просто падальщики, заползали в гигантскую отверстую рану, обрамленную по краям неровными лоскутами разорванной шкуры и мышц, копошились в ней, будто черви в подгнившем трупе, и вгрызались в склизкую темную плоть.
Финвэ видел, как летучие мыши-кровососы, много крупнее, чем встречаются в недобрых уголках леса, с крыльями размером с руки квендо, выманили на берег из подземного озера бесформенное чудовище со множеством щупалец. Оно принялось ловить юркую летающую дичь, но вскоре вымоталось, и тогда мыши набросились на него всей стаей и начали жуткую трапезу. Они раздирали крепкие щупальца и мягкое, похожее на огромную гору слизи тело и упивались кровью, пока не насытились. Финвэ же оставалось только наблюдать, сидя в боковом проходе, и дожидаться, пока стая улетит, чтобы пройти дальше. Он старался не думать, насколько быстро такие создания могут разорвать и сожрать квендо.
Финвэ видел, как в отдельном полупустом зале неведомое существо резало и истязало чудовищ. Это создание было похоже на одного из квенди, но отличалось от него так же, как отличался Черный Всадник. Разве что ростом поменьше. Но его тело казалось лишь оболочкой, внутри которой прятались тьма и злоба, и было их так много, что они будто бы не помещались в существе и вытекали наружу черными волнами, от которых душу охватывал ужас. Это создание ножом из неведомого материала резало крепко прикованную цепями и распятую на стене ящерицу. Сдирало шкуру и рассекало тугие жгуты мышцы, извлекало внутренности и пристально рассматривало их. А потом Финвэ с внутренним содроганием наблюдал, как в руках существа части тела ящерицы видоизменялись, меняли форму, становились крупнее или, наоборот, усыхали. Исказив что-нибудь, существо пришивало это на место. Вот оно, не обращая внимания на истошный, полный боли, визг и шипение, разрезало ящерице верхнюю челюсть и выдернуло из кости сперва один клык, затем другой. И вскоре вернуло из на место — более длинными и сочащимися какой-то густой черной жижей. Финвэ предпочел бежать прочь от этого места и не попадаться на глаза тому, кто так жутко искажал саму природу, пусть даже природу чудовищ.
Много ужасов встретил Финвэ на своем пути, но не повернул назад. Мысль о том, что где-то среди этого бесконечного кошмара его ждет мать, подстегивала и гнала вперед.
Время здесь как будто не шло. Не было неба, и Финвэ не мог видеть, как сменялись звезды. Только постепенно истощавшиеся запасы еды и воды говорили о том, что время еще где-то существует. И они как раз подходили к концу, когда Финвэ нашел, что искал.
Среди бесконечного переплетения тоннелей он обнаружил гигантскую пещеру, такую длинную и широкую, что ее конец и противоположные стены терялись во мраке. Стоило Финвэ заглянуть в нее из тоннеля, как ему в уши ударил невообразимый шум. Какие-то существа рычали, подобно зверям, кричали, как квенди, стонали, будто от боли, и даже что-то говорили, но их голоса были лишь грубым, каким-то искаженным подобием настоящего языка.
Это открытие оказалось для Финвэ, пожалуй, страшнее, чем все виденные им твари. Неужели кто-то или что-то могло изуродовать не только чудовищ, не только зверей, но и речь квенди... или, того ужасней, самих квенди? От одного этого предположения хотелось развернуться и убежать. Не видеть, не знать того, что здесь происходило. Вымарать из памяти, если это возможно, а если нет, то убедить самого себя, что логово Черного Всадника — всего лишь кошмарный сон. Повторять самому себе, что ничего подобного не было и быть не могло, пока разум не примет это за правду. Но Финвэ в очередной раз приказал страху умолкнуть.
— Не убоюсь я, — прошептал он одними губами и крадучись пошел вперед.
Пещера оказалась заставлена рядами длинных и низких клеток из того же диковинного, явно очень прочного материала, из которого были сделаны оружие и одежда Черного Всадника. И в этих клетках сидели странные существа. Они передвигались на двух ногах, как квенди, они имели руки, а не лапы, лица, а не звериные морды, но все же они не были квенди. Уродливое, нелепое и безобразное их подобие, словно неудачно сделанный рисунок или криво вырезанная фигурка. Кожа у них была темной, почти черной, словно этих существ кто-то вымазал в грязи или темной смоле, да так она и въелась. Тела их казались насмешкой над ладными и стройными квенди: скрюченные и сутулые, кособокие и несуразные. Руки были слишком длинными, а ноги — кривыми и короткими. На пальцах вместо ногтей росли обломанные, корявые черные когти. Волосы торчали на их головах пучками и клоками, редкие и сальные, зато покрывали еще и тело, словно шерсть у животных. Но ужасней всего выглядели лица. Кожа на них кое-где висела или была прорезана глубокими морщинами, в иных местах же неестественно натягивалась. Выдавались вперед несимметричные массивные челюсти с крупными кривыми зубами, из-за которых губы у некоторых до конца не смыкались. Носы были сплюснутыми и тоже кривыми, будто их много раз ломали, а слишком низкие и покатые лбы казались стесанными топором. Никогда еще Финвэ не видел таких гадких лиц. Кроме того, от неведомых существ воняло так, что Финвэ чуть не вывернуло. То ли они сами по себе так смердели, то ли гадили прямо в клетки и жили в кучах собственных испражнений.
И все же, несмотря на все уродство, на всю омерзительность этих созданий, Финвэ чувствовал, что у них есть нечто общее с квенди. И в мозг огненной иглой впивалась самая очевидная и самая страшная догадка: они были некогда квенди. Его сородичами. Так же жили у вод Куйвиэнен, так же охотились в лесах вокруг него, так же пели песни и считали время по звездам. А теперь злые чары или еще что-то, чего Финвэ и вообразить себе не мог, превратили их в гадких и жалких тварей. Но это казалось настолько чудовищным, что разум против воли силился придумать какое угодно другое объяснение.
Осторожно, крадучись, Финвэ пошел вдоль клеток, всматриваясь в уродливые лица. А вдруг его мать здесь? Вдруг Черный Всадник превратил ее в такое же чудовище? Некоторые создания замечали его, и если они когда-то и были квенди, то сейчас сородича не признавали. Они злобно рычали и ревели, тянули когтистые руки через прутья клетки и пытались схватить Финвэ. Он не знал, зачем, но вскоре понял. Проходя мимо, он увидел лежащую на полу мертвую тварь. Она была тощей и какой-то особенной кривой и неказистой — видимо, слабейшей среди них. Голова существа была проломлена, судя по всему, от удара о прутья, а горло разорвано, и черная кровь растеклась по полу широкой лужей. Остальные твари сгрудились вокруг трупа и поедали его. Раздирали кожу, отрывали куски плоти, выламывали и обгладывали кости, рылись во внутренностях, выискивая что-нибудь повкуснее. И если жуткая трапеза тварей стала для Финвэ уже обычным зрелищем, то от этого он чуть было не опорожнил желудок и не попрощался со своим скромным обедом. Он никогда не встречал такого и даже представить был не в состоянии, что разумные и говорящие могут есть разумных и говорящих. Однако твари явно ничего неправильного в этом не видели. Ближайшая из них, довольно чавкая, отрывала зубами куски серо-черного мяса с плечевой кости, а потом принялась эту кость обсасывать, слизывая оставшиеся на ней кровь и сок.
— Не убоюсь я, — как заклинание повторял Финвэ, хотя ему сейчас хотелось развернуться и бежать без оглядки. — Не убоюсь я...
И это помогло. Страх и отвращение отступили, оставив место холодному расчету. Он заметил, что когда твари обращали на него внимание, то не столько присматривались, сколько принюхивались. Должно быть, они чуяли добычу, как звери, поэтому стоило спрятать свой запах. К счастью, клетки оказались невероятно грязными и пол каждой был залит и завален объедками, кровью, нечистотами и еще чем-то черным и дурно пахнущим. Так что Финвэ, кривясь, зачерпнул этой отвратительной жижи и старательно вымазал ею лицо, волосы и одежду. Вонь с новой силой ударила ему в ноздри, и на этот раз его все-таки вырвало прямо на загаженный пол. Желудок скрутило мучительным спазмом, а затем еще и еще одним, пока вместо полупереваренной пищи из него не начала выходить желчь. Но потом стало немного легче. Финвэ спустя некоторое время притерпелся и к зловонию, и к мерзким подробностям жизни тварей.
Теперь он шел между бесконечными рядами одинаковых клеток, каждая из которых была наполнена этими насмешками над квенди. Их оказалось куда больше, чем жителей берегов Куйвиэнэн, и объяснение тому Финвэ тоже узнал, хотя предпочел бы никогда подобного не видеть. Существа совокуплялись друг с другом прямо в клетках, будто животные, там же плодились, и их дети, куда более многочисленные, чем у квенди, ползали в грязи. Иногда твари сами же и поедали собственное потомство.
Финвэ просто запрещал себе воспринимать все это. В его нынешнем виде было несомненное преимущество. Теперь твари принимали его за сородича и не так яростно бросались на прутья клеток, когда он проходил мимо. Многие и вовсе смотрели с интересом, хотя Финвэ и не мог сказать точно: хотели они с ним познакомиться или все равно сожрать. Но он все так же вглядывался в каждое лицо, ища в нем знакомые черты. Продвигался все дальше и дальше и заодно изучал местные порядки.
Иногда в зале появлялись и хозяева существ. Создания, подобные тому, кто перекраивал ящериц, внешне напоминающие квенди, но по сути отличающиеся от них куда сильнее, чем эти твари. Они бросали через прутья еду, но иногда и открывали клетки, чтобы затолкать туда новых тварей или отловить и забрать некоторых. Зачем они были им нужны, для Финвэ оставалось загадкой, но он пока не стремился ее разгадывать. Эти красивые, но не менее жуткие существа приходили с едой регулярно, и тогда Финвэ приходилось перебегать от клетки к клетке, забиваться в темные углы и прятаться. А вот открывали клетки они в разное время — так, что и не угадать, или просто нужно было ждать дольше, чтобы понять закономерность.
VIII
Финвэ пробирался все дальше и дальше, а время шло, и ему хотелось есть и пить. Еще немного, и ему пришлось бы воровать из клеток несвежее мясо и дурно пахнущую, какую-то маслянистую воду. И если вода была просто противной, то о мясе даже думать не хотелось. И наконец почти в противоположном от входа конце зала он увидел женщину, которая привлекла его внимание. Квенди не стесняются наготы и дома в теплую погоду ходят без одежды, так что Финвэ прекрасно помнил не только лицо матери, но и тело. И у этой твари было три рваных шрама — на плече, на боку и на бедре — точь-в-точь как у Татье. Такой же длины и формы, там же расположенные, они не оставляли никаких сомнений. В остальном мать было непросто узнать. Ее правильное лицо с широкими скулами и немного более длинным, чем у большинства квенди, носом превратилось в отвратительную, криво натянутую на череп маску с крючковатым клювом. Густые волосы поредели и выпали на макушке, а те, что остались, свалялись в грязные колтуны. Прямая, горделивая осанка сменилась горбом на спине и выгнутыми вперед плечами. Некогда ладные, красивые мышцы превратились в неестественно выглядящие жгуты под огрубевшей кожей. Грудь, прежде довольно большая, но высокая и округлая, висела, как два пустых мешка, и доставала почти до пупка нелепо торчащего живота. Но этот уродец все еще напоминал Татье, и ошибки быть не могло.
Не в силах больше на это смотреть, Финвэ просто сполз на пол около клетки, закрыв лицо руками. Он хотел бы зарыдать, но слезы все не приходили. Вместо этого в груди зарождался яростный, отчаянный вопль, который рвался наружу с такой силой, что Финвэ пришлось вцепиться зубами в пропитанную гадкой жижей ткань своей рубахи, чтобы не выпустить его. Хотелось реветь и метаться, хотелось разломать руками клетку, схватить то, во что превратилась мать, и бежать отсюда. Бежать как можно дальше в надежде, что ей еще можно помочь. Хотелось разнести здесь все, разломать, взять молоток покрепче и раздробить каждый камень, чтобы и следа не осталось от этого места. А может, просто вырвать себе глаза, чтобы ничего не видеть, упасть, лечь и умереть — ведь разве в силах один квендо вынести такой кошмар?
Финвэ просто сидел на коленях на полу, раскачиваясь взад-вперед и пытаясь совладать с собой, хоть как-то успокоиться. Нескоро, но ему это удалось. Вопль так и не вырвался из его глотки, оставшись в груди налетом едкой, жгучей злости. Но злость придала сил и решимости, и Финвэ поднялся на ноги. Он заставил себя снова подойти к клетке, хотя каждый шаг давался ему ценой невероятного усилия воли, а смотреть на мать было почти физически больно. И все же он подобрался к прутьям и постучал по ним.
— Мама, — позвал он. — Мама, я здесь!
Но Татье не откликнулась. Она сидела на полу, скорчившись, и в руках у нее был шмат протухшего склизкого мяса. Кривыми зубами она отгрызала куски и жевала, и тягучая слюна, смешиваясь с кровью и мясным соком, стекала по ее подбородку и капала на грудь и живот. Она довольно порыкивала, наслаждаясь трапезой, и совершенно не интересовалась происходящим вокруг. Зато другие твари заметили Финвэ, и трое из них прильнули к прутьям, пытаясь то ли ударить, то ли схватить его.
— Мама! — повторил он. — Татье! Это я, Финвэ! Я здесь, я спасу тебя!
На этот раз она услышала. Заглотила очередной кусок, повернула на шум крупную голову на морщинистой шее, недовольно рыкнула и снова отвернулась. Не узнала.
— Не-ет! — теперь Финвэ уже кричал. — Ты моя мать, ты не можешь меня забыть! Это же я! Финвэ! Я пришел за тобой! Мама, идем домой! Идем к племени! Они тебя очень любят и ждут!
Финвэ достал дубинку и молотил ею по прутьям, заодно отбиваясь и от тянущихся к нему рук. Слезы все-таки потекли по щекам, оставляя светлые дорожки на измазанном нечистотами лице. Так он кричал и стучал, забыв об осторожности, но добился лишь того, что в конце концов Татье поднялась и тоже начала бросаться на прутья. Глаза ее почернели и стали мутными. И не светились в них, как раньше, живой ум, любовь и отвага — только злоба. И тогда Финвэ выронил дубинку и отшатнулся. Ноги снова едва держали его. Как он ни старался, ни тени прежней Татье не нашел он в этом существе. Может быть, он опоздал? Мать звала и ждала его, но, не дождавшись, сдалась и превратилась в это. Сколько он готовился к походу? Сколько раз звезды совершили круг над его головой за время пути? Может, если бы он делал запасы для племени чуть меньше или шел быстрее, то еще застал бы мать?
И вот теперь было поздно. И от этой мысли снова хотелось умереть. Да хоть прижаться к клетке и позволить тварям разорвать и сожрать себя. И он даже сделал шаг к прутьям, но одернул себя и заставил остановиться. Он пришел за матерью — и вызволит ее, так или иначе. Утащит из этих проклятых подземелий, чтобы она снова увидела звезды. А дальше либо дозовется ее и перевернет весь мир, небо и землю, но найдет способ ее исцелить, либо даст ей хотя бы умереть. Ведь это лучше, чем стать чудовищем. Вместе с такой мыслью пришел и план действий. Финвэ решил дождаться, когда хозяин клеток придет сюда, и тогда убить его, самому отворить дверь и увести мать, даже если та станет сопротивляться. Справиться с существом, похожим на Черного Всадника, только поменьше, будет непросто, но ничего другого Финвэ на ум не приходило и он твердо решил не отступать.
Хозяина пришлось ждать довольно долго, но в конце концов Финвэ дождался. Создание в черных одеждах шло вдоль клетки к решетчатой двери, и твари при виде него вжимались в противоположную стену, визжа и вопя от страха. Финвэ же скорчился в темноте у угла, весь подобрался, словно лесной кот перед прыжком. Он положил копье на пол рядом с собой, достал пращу, вложил в ременную петлю камень и ждал удобного момента. Но тот, кто пришел к клетке, не торопился открывать. Он замер ненадолго, словно принюхиваясь, и развернулся прямо к непрошеному гостю. Его черные, без белков и радужки, глаза смотрели прямо на Финвэ, и тот вдруг почувствовал, как все тело наполняет жуткая слабость. Неловкие пальцы едва держали пращу, колени дрожали, а в голове были сонная одурь и какая-то тоскливая усталость. Финвэ хотелось просто остаться на месте и позволить врагу делать с ним что угодно, все равно сопротивление казалось бесполезным. И на миг он поддался этому чувству. Существо сделало шаг к нему, и Финвэ уже было все равно, но вдруг он скосил взгляд и увидел то, что осталось от матери. Та, как и прочие, жалась к прутьям клетки, глядя на хозяина как мышь на змею, и иногда испуганно повизгивала. Нет. Нельзя ее здесь оставлять.
Сбросив с себя морок, Финвэ вскочил на ноги. Его мотнуло в сторону, но он все равно поднял пращу и раскрутил ее над головой. Камень попал точно в лицо противнику, сломав, буквально вмяв внутрь его нос. Черная кровь потекла по лицу, но существо, казалось, вовсе не почувствовало боли и бросилось вперед, выхватывая какой-то странный огромный нож из того же материала, что и прутья клеток. Но Финвэ уже поднял с земли копье и ударил. Враг был силен и быстр, и у Финвэ был всего один шанс — за счет длины оружия.
— За Татье! — воскликнул квендо, и собственный крик придал ему сил.
Костяное острие вошло точно в грудь врагу, погрузилось глубоко, на треть длины древка, и вышло из спины. Существо попыталось отшатнуться, рванулось назад с недюжинной силой, но Финвэ сделал с ним так, как поступают со зверем на охоте. Перехватив копье одной рукой, он выхватил дубинку и с размаху опустил ее врагу на череп. А потом еще и еще, пока не лопнула кожа, не проломились необычайно крепкие кости, и мягкой массой не вытек мозг, запачкав оружие и одежду. Лишь тогда чудовище в обличье квендо затихло и испустило дух.
Еще не до конца веря, что у него получилось, Финвэ бросился обыскивать тело. Он хотел подобрать упавший на пол здоровенный нож, но от одного прикосновения к нему заболела рука и онемели пальцы, так что пришлось оставить эту затею. Досадно, потому что копье от черной крови затупилось, и как будто оплавилось, и теперь никуда не годилось. На поясе обнаружились странные гладкие приспособления замысловатой формы — они и требовались, чтобы открыть дверь. Одно из них нужно было вставить в паз в двери и повернуть — по крайней мере, это Финвэ наблюдал раньше. Штуковины оказались небольшими, длиной в ладонь и очень искусно сделанными из все того же твердого гладкого материала.
Повозившись немного и не с первой попытки подобрав нужную, Финвэ все-таки открыл дверь. Твари еще были напуганы случившимся и не нападали, и это играло ему на руку. Квендо забежал в клетку, схватил за руку ничего не понимающую мать и потащил ее прочь.
То ли не сообразив, то ли, наоборот, почуяв, что ее тащат на свободу, Татье не сопротивлялась. Первое время она просто послушно перебирала ногами и не пыталась высвободиться из хватки сына. А тот мчался прочь из пещеры с клетками к знакомому ему выходу. Теперь не нужно было прятаться и ползти вдоль клеток, и путь по прямой оказался не слишком уж долгим. Так они добежали до тоннеля, и Финвэ остановился, чтобы передохнуть.
Он выпустил Татье, и та, недовольно зарычав, отошла к стене и села, прислонившись к ней. Она все еще не узнавала Финвэ и смотрела на него злобно, но при этом испуганно. Может, она и лишилась разума, но запомнила, что он только что убил хозяина этих клеток.
— Мама, — в очередной раз обратился к ней Финвэ. — Присмотрись. Ты узнаешь меня?
Рассудив, что, может быть, его лицо трудно разглядеть под слоем грязи, он утерся рукавом, а потом даже умылся горстью воды из почти опустевшего бурдюка.
— Вот! — он придвинулся ближе. — Так лучше. Я Финвэ, твой сын. Помнишь?
Татье поняла, что перед ней не тварь, а кто-то совсем другой, но поступила совсем не так, как Финвэ надеялся. Она пробормотала нечто неразборчивое, похожее на ругательство, и, оттолкнувшись от стены, набросилась на Финвэ. Тот понимал, что Татье опасна, но все же не мог до конца осознать, что мать может причинить ему вред. Он промедлил и не успел уклониться. Татье напрыгнула на него, сбив с ног своим весом, и впечатала в стену. Из легких вышибло весь воздух, а в глазах на миг потемнело — то ли от этого удара, то ли от всего пережитого вместе. И пока Финвэ приходил в себя и не мог сопротивляться, Татье принялась изо всех сил колотить его кулаками по лицу, груди и животу. Когда Финвэ наконец сумел собраться под градом сыплющихся на него тумаков, она уже наклонилась, чтобы вцепиться зубами ему в горло.
Но то ли Татье стала слабее, чем была, то ли Финвэ очень сильно возмужал за прошедшее время. Вывернувшись, он скинул ее с себя и повалил на пол. Внутри все сжималось, и Финвэ снова хотелось выть и орать, когда он бил мать, пока та не съежилась на полу, поджав колени к торчащему животу, но иного выхода не существовало. Финвэ не мог иначе перебороть и скрутить ее. Может, он стал сильнее, но сейчас вымотался, еще не пришел в себя после чар хозяина клеток и довольно долгое время питался впроголодь и пил столько, чтобы только не свалиться от жажды. Татье же была сыта и полна сил. Когда она перестала сопротивляться, Финвэ связал ей руки веревкой, оставив свободным длинный конец. За этот конец, будто животное на поводу, он и повел ее дальше по коридорам.
IX
Вдвоем пробираться по туннелям логова Черного Всадника оказалось куда труднее, чем в одиночку. Жалкие крохи еды приходилось делить на двоих, и Финвэ постепенно слабел. Татье же была вечно голодна и все пыталась улучить момент, чтобы наброситься на Финвэ. Она несколько раз перетирала веревку, и тогда снова приходилось драться с ней. А еще она все время выла, рычала или порывалась убежать, и ее возня могла привлечь чудовищ.
Каждый раз, когда они прятались в узких проходах, пережидая, пока твари пройдут своей дорогой, Финвэ зажимал матери рот, а та вырывалась и нещадно грызла его руку. Но Финвэ стискивал зубы и терпел, надеясь, что им повезет.
Примерно половину пути им везло. Но этот путь выматывал Финвэ все больше и больше. Татье вела себя как дикий зверь, хотя и говорила что-то на своем странном языке. Но она была хитрым зверем. Притворялась спящей, чтобы Финвэ расслабился, дожидалась, пока тот устанет или отвлечется на что-то, прикидывалась спокойной и даже изображала дружелюбие — но в итоге все равно нападала или пыталась сбежать. Словом, рядом с ней нельзя было ни на секунду терять бдительность. Текли часы, совершали свой круг по нему невидимые звезды, и Финвэ, как ни старался, становился все более рассеянным от усталости.
И когда он буквально уснул на ходу, Татье снова избавилась от веревки и напала. Он подлетела к Финвэ, выхватила у него из рук дубинку и ударила, метя в голову. Финвэ успел уклониться лишь в самый последний момент, подставив левое плечо. Что-то хрустнуло, сустав обожгло болью.
— Не надо... — глухо выдохнул квендо, но мать его, конечно же, не послушала.
Она снова занесла дубинку для удара, но на этот раз Финвэ прыгнул вперед, проскользнув под ее рукой, обхватил за корпус и, подставив подножку, повалил на пол. Но Татье вцепилась в него, и они покатились по камням куда-то вниз. Татье выронила дубинку и снова дралась руками и зубами, а Финвэ тщетно пытался забороть ее.
Тоннель спускался вниз, к очередной пещере, пересеченной глубокой дымящейся трещиной. Около это трещины Финвэ сумел затормозить, но и мать выпустил. Та вскочила на ноги, и Финвэ попытался подняться тоже, но она ударила его ногой по лицу и снова опрокинула на пол.
— Мама, пожалуйста... — пробормотал он, понимая, что это бесполезно.
Тварь, когда-то бывшая его матерью, приблизилась, наклонилась над ним и протянула руку, чтобы схватить за горло. И в этот момент Финвэ увидел массивную чешуйчатую тушу за ее спиной.
— Сзади! — завопил он, указывая рукой Татье за спину.
Этот жест невозможно было не понять, и она обернулась — но поздно. Гигантская ящерица бросилась и ухватила ее зубами поперек корпуса. Сомкнув челюсти, чудовище принялось мотать головой, все глубже вгоняя клыки в плоть и ударяя жертву о камни. Татье то дергалась, то обвисала в пасти, как тряпичная кукла.
Финвэ все-таки поднялся и снял с пояса пращу — единственное оставшееся у него оружие, не считая бесполезного против твари костяного ножа. Первый камень ударил по чешуйчатой морде, не причинив вреда, и чудовище этого даже не заметило. Второй раз Финвэ собрался, усилием воли заставил руки не трястись — и попал точно в правый глаз ящерицы. Камень влетел под веко, то ли повредив, то ли вовсе выбив глаз, и хищник зашипел и еще более яростно принялся трясти головой.
— Пойди прочь! — Финвэ грозно закричал и затопал ногами, чтобы отпугнуть ящерицу, но вышло наоборот.
Чудовище выпустило из пасти добычу и ринулось на наглого мелкого обидчика. Но у Финвэ было еще время, чтобы прицелиться и запустить в нее третий камень. Но тот снова стукнулся о чешую, и Финвэ отскочил, а потом осознал, что сам себя загнал в ловушку: он оказался между стеной, ящерицей и трещиной — достаточно узкой, ее удалось бы перепрыгнуть, но он не мог бросить мать. У него оставался только один шанс, и он снова вложил камень в пращу и метнул его, метя в уцелевший глаз. И попал.
Чудовище взревело, и на этот раз в его реве слышались не только злоба и ярость, но и боль. Ничего не видя, оно принялось искать цель, но Финвэ не дал ему возможности себя поймать. Он стремглав проскочил мимо ощерившейся окровавленной морды, подхватил Татье и прыгнул через трещину. Страх за свою жизнь и жизнь матери открыл в нем какие-то запасы сил, о которых он сам не подозревал, и он смог бежать еще долго, не останавливаясь, пока не оказался перед еще одной расселиной. По ее дну тек жидкий огонь, и она была слишком широка, чтобы через нее перебраться. Здесь Финвэ остановился, положил странно неподвижную Татье на камни, огляделся и понял, что не помнит этих мест. Нужно было остановиться, вернуться назад, к знакомой уже дороге, и попробовать снова.
Но перед этим стоило хоть немного отдохнуть. Он был сильно измотан, и бежал с существенной для себя ношей, и теперь едва мог идти. Он опустился на пол рядом с матерью и склонился над ней, чтобы осмотреть.
Ее грудная клетка была пробита клыками и продавлена внутрь, кожа была разодрана, и кое-где из кровавого месива торчали обломки ребер. Шея странно выгнулась, на голове зияла рана, и редкие грязные волосы густо заливала кровь. Черные кровавые потеки тянулись изо рта и из ушей, а мутные глаза невидяще смотрели в потолок. Татье не дышала. Она была мертва, и ее смерть обрушилась на Финвэ тяжестью каменной глыбы. Весь его путь, все пережитые ужасы — все оказалось бессмысленным. Мать погибла. Погибла именно тогда, когда для нее появился крохотный, призрачный — но шанс на спасение. Она страдала, пока ее превращали в злобную звероподобную тварь, она звала Финвэ, но тот ничего не смог сделать.
Финвэ опустил голову, уткнувшись прямо в окровавленную истерзанную грудь Татье, и лежал недвижно, не в силах даже плакать. Но горе его длилось недолго. Что-то здесь было неправильно. Пока он нес мать, то ощущал в ней жизнь, хотя с такими ранами она непременно умерла бы сразу. Чувствовал и сейчас. И вот пришла разгадка: в ее теле что-то шевельнулось.
Резко вскинувшись, Финвэ снова оглядел мать. Жизнь не вернулась в ее изломанное, искалеченное тело, но живот ее дернулся. Она носила дитя! То, что Финвэ принял за еще одно уродство, таковым вовсе не оказалось. Существо в чреве Татье еще жило, и Финвэ не знал, что и думать. Это был его брат или сестра, который мог еще оказаться квендо, а не чудовищем. Но как так вышло, и как сильно должны были измениться душа и тело его матери, чтобы она вообще смогла зачать? И достаточно ли ребенок вырос, чтобы жить? И главное, если тело матери уже не могло исторгнуть дитя, то как его достать? Неужели придется разрезать ей живот, будто дичи, которую потрошат?
Финвэ не знал, как поступит дальше, не знал, как донесет ребенка до обитаемых мест живым, если он или она квендо или квендэ, и что будет делать, если нет. Руки у него мелко дрожали, но он сумел совладать с собой. Достав костяной нож, он занес его над телом Татье, глубоко вдохнул, будто собирался с разбегу нырнуть в воду, и резко вонзил его в плоть — неглубоко, так, как если бы хотел пропороть шкуру оленя. Финвэ сам не понимал, как он мог решиться на такое, не верил, что подобное творит, но руки действовали сами, отдельно от разума, ведя длинный разрез от груди до низа живота. Натянутые кожа и плоть послушно расходились, так же легко подались внутренности, и лопнул пузырь, в котором плавало еще не рожденное дитя.
Бросив нож, Финвэ вытащил наружу крохотное мокрое тельце. Несколько мгновений, наполненных милосердной пустотой, бездумно смотрел на него — а потом заорал от ужаса. Существо было меньше, чем обычно рождаются младенцы, но уже с клыками и кривыми когтями, перекошенным уродливым лицом и грязно-серой кожей.
От этого зрелища, от потрясения, от усталости или от всего вместе в глазах у Финвэ померк тускло-красный свет от расщелины, и сознание кануло в темноту. Дитя выскользнуло из его ослабевших рук и упало куда-то вниз...
X
Финвэ очнулся рядом с уже остывшим растерзанным трупом и медленно пошел обратной дорогой. Но тот, кто переставлял сейчас ноги, был уже не Финвэ, а кем-то другим — сильным, умным и находчивым существом, но разумением он походил на животное. Им двигал инстинкт выжить, а руководствовался он всеми знаниями и опытом, которыми обладал Финвэ.
Это существо выбралось из Утумно и прошло по окружающим его пустошам. Оно выяснило, каких тварей можно есть, придумало, как охотиться на них, и так сумело не погибнуть от голода. Потом знакомой дорогой оно вернулось к берегам Куйвиэнэн. Но оно было вовсе не Финвэ. Пока инстинкты его неким образом обрели собственную волю, душа Финвэ металась, словно в клетке для искаженных квенди, в плену самого черного отчаяния. В своих мыслях Финвэ безумно бродил по темным подземельям самого жуткого кошмара в своей жизни и не находил выхода. Он беззвучно стенал от боли, от которой не было никакого спасения. Но инстинкты вели его туда, где боль утихнет, — не в поселение татьяр, а южнее, к миньяр и дому Имина.
Там Финвэ и очнулся. Он снова осознал себя, вцепившись в Имина и уткнувшись лицом в его плечо. Он дрожал, кричал и метался, раз за разом сбивчиво пересказывая историю своего похода. А Имин слушал и успокаивал его. Он бережно обнимал Финвэ, не давая в исступлении причинить вред ему или себе. Кормил его с ложки, как маленького ребенка, и настойчиво отваживал от него всех любопытных.
— Плачь, друг мой, — говорил он. — Плачь, пока со слезами не выйдет боль.
Он утирал искаженное страданием лицо подопечного, помогал ему мыться и менял на нем одежду, когда та пачкалась. Он узнал уже все, до мельчайших деталей, но терпеливо слушал всякий раз, а слова лились из Финвэ непрерывным потоком.
Финвэ то тонул в горе и отчаянии, переставая замечать что-либо вокруг, то приходил в себя и видел перед собой лицо Имина, который неизменно находил для него слова утешения. От Имина исходили тепло и свет, и Финвэ тянулся к нему, как умирающий от жажды тянется к роднику. Ненадолго ему удавалось достичь этого тепла и прильнуть к нему. А затем пучина отчаяния опять смыкалась над головой, поглощая весь мир, и он снова блуждал по бесконечным темным тоннелям, кишащим чудовищами. Снова сидел над искореженным бездыханным телом матери и держал в руках своего крохотного брата, который не был уже квендо.
— Ты не мог помочь им иначе, — пробивался через черноту голос Имина. — Того, кого нельзя спасти, можно лишь избавить от мучений и жизни, что хуже, чем смерть. Ты так и сделал, Финвэ.
— Я не сумел их спасти, — отвечал Финвэ из подземелья.
— Нет, ты спас, — настаивал Имин. — Ни твоя мать, ни твой брат не будут жить как чудовища. Если бы Татье хоть на крупицу осталась прежней, она жаждала бы именно такого исхода. Она мечтала бы об избавлении.
— А я? — спрашивал Финвэ. — Нужно ли мне избавление?
И тогда Имин гладил его по голове и улыбался.
— Нет, тебе нужно только время, Финвэ. Ты сильный, отважный и упрямый. Самый упрямый из всех, кого я знаю. Разве хоть один квендо отправился на север за своими родными? Разве мог бы хоть один квендо пережить столько, сколько ты, выжить и вернуться? Ты справишься, и я помогу тебе.
Финвэ верил ему. И действительно, со временем он стал все чаще выбираться из подземелий и проваливаться в них все реже. Постепенно он стал способен сам следить за собой, начал снова без напоминания брать еду и питье, даже выходить из дома Имина и разговаривать с другими квенди. Он возвращался и оживал. Узнавал знакомые лица, здоровался с Инис, снова начал резать по кости и шить одежду из шкур. Но время от времени он все равно проваливался в темные тоннели, и тогда инстинкты снова вели его к дому Имина, где он мог спрятаться от всех и слушать его успокаивающий голос, который был единственной тропкой, выводившей его из кошмара.
Так длилось целых пять средних перемен звезд, и наконец случилось так, что Финвэ не видел своего кошмара уже долго. Тогда Имин пришел к нему в праздничной расшитой рубахе и в венце из тонких костяных пластин, усыпанном красивыми камнями, — такой он надевал на всякое важное событие. Финвэ он тоже принес нарядную одежду, а на шее у него застегнул ожерелье Таты. Когда Финвэ только явился к миньяр, Имин забрал это ожерелье, чтобы тот не поранился острыми зубами и когтями. Но сейчас вернул его с большим почтением.
— Я, Имин, вождь миньяр, хочу говорить с Финвэ, вождем татьяр, — торжественно объявил он, и голос его был громким и властным.
Финвэ подивился этой перемене, но ответил в том же тоне:
— Я Финвэ, вождь татьяр, и я слушаю тебя.
— Что ты скажешь, Финвэ, о том, что встретил на севере? — Имин сел напротив него и заглянул ему в глаза. И в его взгляде были все те же тепло и забота, но теперь он видел перед собой не больного, терзающегося квендо, а равного себе предводителя племени. — Как ты поступишь, когда вернешься к своим квенди?
Блуждая в подземельях, а затем заново привыкая к жизни у озера, Финвэ не задавался этим вопросом. Он вообще не думал о том, как будет править. Тогда он был просто одним из квенди, исстрадавшимся и измученным, а теперь Имин напомнил ему, кто он. И не просто напомнил, а заставил превратиться из простого квендо, который думает о себе, в вождя, который думает о племени. Вождя мало занимают собственные печали, ведь он посвящает другим всего себя, без остатка, и лишь потому племя почитает его и слушается его слова. Иногда одежда и символы решают многое. Простой квендо отодвинулся куда-то в глубину сознания, а вождь пришел ему на смену. Финвэ прикрыл глаза и помолчал немного, перебирая варианты, и потом только заговорил.
— Нет ничего хуже, чем логово Черного Всадника, — медленно, вдумчиво начал он. — Никто не творит такое зло, как он, и я ненавижу его всем сердцем. Но еще сильнее я хочу защитить от него татьяр и всех квенди, а потому буду беречь их вдесятеро лучше, чем раньше.
— Как и я буду беречь миньяр и всех прочих квенди, — Имин кивнул. — Теперь, когда мы знаем о судьбе похищенных, мы сделаем все, чтобы больше ни с кем не случилось такой беды.
Он умолк, ожидая от Финвэ еще каких-то слов, и тот продолжил.
— Но рассказ о логове Черного Всадника только напугает их. А если... — он запнулся и вздрогнул, но совладал с собой и вернул тону твердость: — а если они когда-нибудь повстречают созданий, которые множатся там, лучше им не знать, что это некогда были их сородичи. Пусть они, как и прежде, оплакивают потерянных квенди как погибших.
— Это твоя тайна, и тебе ей распоряжаться. А я признаю твое решение мудрым и никому не расскажу о том, что узнал от тебя.
Имин протянул ему руку, и Финвэ пожал ее.
— Я горжусь тобой, друг, сын моего друга, — проговорил старейший из квенди. — А теперь иди к своему племени. Татьяр ждут тебя и не сомневаются, что ты вернешься. Пусть же их надежды поскорей сбудутся.
Эпилог
Финвэ вернулся к своему племени и был хорошим вождем. Татьяр любили его и произносили его имя даже с большим почтением, чем имя погибшего Таты. Его племя множилось, и, хотя леса вокруг озера оставались опасными, оно не бедствовало. Крепкая загородь спасала от чудовищ, а охотники были сильны и умелы, так что редко татьяр приходилось голодать. А спустя время содрогнулась земля, и начались бури на севере. Квенди не знали, что там творилось, а грохот и зарево, затмившее звезды, наполнило их страхом — но Черный Всадник больше не тревожил их.
Потом Валар позвали квенди на Запад, в Благословенный Край, где жизнь легка и беспечальна, а предвечный свет наполняет душу радостью. И Финвэ поверил им, вместе с Имином и Эльвэ отправившись вместе с Оромэ посмотреть на предложенное обиталище. Оно оказалось столь прекрасным, что Финвэ не мог нарисовать такое даже в самых смелых мечтах. Эту дивную землю всю заливал яркий свет, но он вовсе не ранил глаза привыкшего к подзвездным сумеркам квендо: в нем, наоборот, виделось лучше и дальше. Свет наполнял силой, отгонял все печали и горести, и в душе рождались веселые песни. Никогда еще со времен памятного Времени Оленей не был Финвэ так счастлив и беззаботен.
Он говорил с Валар и восхитился их величием и мудростью. Но больше всего его восхитило, что эти могучие владыки победили и пленили Черного Всадника и избавили все земли — на востоке ли, на западе — от ужасного зла. Узнав об этом, Финвэ отбросил всякие сомнения о том, где должно жить татьяр.
Он провел квенди, ныне звавшихся эльдар, долгим путем через неизведанные земли и достиг Амана. Там татьяр — которых теперь называли нолдор — избрали Финвэ своим королем, подобно тому, как Манвэ был королем над Валар.
Финвэ сменил шкуры и грубый лен на шелк, бархат и тончайшей выделки сукно, а просверленные пластинки перламутра — на драгоценные камни и венец из золота и серебра. Но под этими прекрасными одеяниями он всегда носил ожерелье из клыков и когтей, что досталось ему от отца, и ценил его куда выше золота и каменьев. Ведь именно это украшение Имин надел ему на шею, признавая равным себе вождем. Именно оно напоминало Финвэ о данном некогда обещании не бояться и не посрамить память отца. Даже в блаженстве и процветании Валинора Финвэ помнил, кем он был.
Вместо частокола вокруг поселения он вместе с Имином, чье имя ныне звучало как Ингвэ, строил прекрасный город, одной стороной обращенный к свету Древ, а другой — к вечной ночи за пределами стены Пелори, ведь даже полюбив Благословенный Край и привыкнув к нему, квенди не могли жить без звездного света.
Финвэ держал на руках собственных детей, и кошмарные воспоминания о логове Черного Всадника, которое, как он узнал, называлось Утумно, совсем перестали его преследовать. Он обрел любовь и потерял навсегда, а после обрел снова — когда его спутницей стала Инис, желавшая союза с ним еще с незапамятных времен. В жизни Финвэ было многое: и доброе, и дурное, но доброго на его долю выпало больше.
Он верил в мудрость Валар, признавая, что эти создания знают и понимают куда больше, чем эльдар. Он смирил свое сердце, и унял так и не покинувшую его ненависть, и заставил себя поверить в совершенное Валар чудо: они не только победили и пленили Черного Всадника, но и убедили его раскаяться в злодеяниях и стать другом всем созданиям, что живут в Амане. Финвэ верил разумом и заставлял поверить сердце, но одного в себе унять не мог. Чутье, то самое чутье, что заставляет остановиться и прислушаться незадолго до того, как в лесу затихнут птицы и попрячутся звери перед приближением чудовища. Чутье, что предупреждает о топкой почве, о недобрых местах, где обитают злобные духи, и побуждает осмотреться в поисках удобного дерева даже раньше, чем взгляд заметит волчьи следы. Чутье, без которого не выжить охотнику, — оно неустанно предостерегало Финвэ об опасности. А Финвэ верил Валар, но верил и чутью.
Он не смущал сердца народа мрачными предчувствиями, но детей воспитал как преемников и наследников — на случай, если когда-нибудь сгинет, как его отец. И его старшие сыновья выросли гордыми и своевольными, они ссорились между собой и тем немало огорчали Финвэ, но в глубине души он был спокоен. Если придет беда, его дети будут сильными и встретят ее достойно.
И каждому из своих детей однажды рассказал он сказку об отважном эльфе, который отправился к черным скалам Утумно, не побоявшись ни тьмы, ни чудовищ, ни темных мрачных подземелий, и вернулся назад. И эта сказка учила их не бояться, повествовала о том, что упорный, отважный и сильный духом преодолеет любые преграды, какими бы ужасными они ни были. О том, что нужно идти и не сдаваться — и осилишь любой путь. Но никогда не называл Финвэ ни имени того эльфа, ни истинной цели его похода. А сам он обратил пережитый им кошмар в сказку, и даже отголоски былой боли не тревожили его...
***
Но все закончилось именно так, как предупреждало чутье. Черный Всадник остался Черным Всадником, и он принес в Благословенный Край гибель и разрушение.
Финвэ стоял у ворот Форменоса, дома своего сына, и Черный Всадник — Моргот — надвигался на него. Огромного роста, с черным тускло блестящим копьем и в черном доспехе, он был таким же, как многие сотни лет назад в лесу у озера Куйвиэнэн. Только теперь Финвэ видел его лицо: гармоничные, красивые черты могли бы вызвать восхищение — если бы через саму его плоть не сочились тьма и зло. Ужас бежал впереди Черного Всадника, увядали цветы и трава под его ногами, и черное облако, окутавшее его, заслоняло звезды.
Финвэ был один. Его внуки уехали на охоту, а те, кто остался в крепости, бежали. Финвэ не держал их — напротив, он сам велел им уходить. Это был его бой — так же, как некогда Таты. Он вытянул из ножен меч и поднял его, становясь в боевую стойку.
— Не убоюсь я Черного Всадника, — воскликнул он, приветствуя давнего врага.
***
— Не убоюсь я, — смеялся Феанаро, мчась к Ангбанду впереди своего воинства.
— Не убоюсь я, — твердо проговорил Нолофинвэ, застегивая боевой доспех.
— Не убоюсь я, — пообещал себе Арафинвэ, восходя на корабль.
И Черный Всадник сам познал страх.
@темы: творчество, толкин, фанфики
